Королевство пепла. Союзники и противники. Боги и Врата  - Сара Маас

Но ему было не с кем сражаться на пыльном поле, освещенном звездами.

Сон. Опять тот же сон.

Рован потер лицо, усаживаясь на подстилке. Лошади тоже спали. Кругом все спокойно. Гарель нес караул в нескольких шагах от костра, обернувшись горным львом. Его глаза сверкали в темноте. Элида и Лоркан крепко спали.

Рован посмотрел на положение звезд. Через несколько часов рассветет. И тогда – в путь. В Аккадию, страну песка и колючих кустарников.

Пока Элида с Лорканом спорили, куда отправиться, Рован делал то же самое, но внутри. Мелькала мысль обернуться ястребом и одному полететь в Доранеллу. Разум твердил свое: «Ты напрасно потеряешь драгоценные дни».

Эх, будь с ними Ваган и будь он свободен от уз кровной клятвы, Рован отправил бы его в обличье скопы на север, а они продолжили бы путь в Аккадию.

Рован вновь задумался о путешествии в Доранеллу. Если собрать всю имеющуюся у него магическую силу и запрячь ветры, две недели пути сократятся до нескольких дней. Но если он не найдет Аэлину… Рован прошел достаточно войн и понимал: одному, без помощи Гареля и Лоркана, ему не справиться. Попытки самостоятельно освободить Аэлину могут лишь усугубить ее страдания. И что дальше? Он убедится в невыполнимости задачи, вернется к своим спутникам, и все четверо они ужасающе медленно поползут на север.

До Аккадии значительно ближе, а потому разумнее вначале поискать там. Допустим, вчерашний командир сказал правду. Если же то, что они узнают в Аккадии, поведет их в Доранеллу, туда они и отправятся. Все вместе.

Рован лучше, чем кто-либо, сознавал, каково сейчас Аэлине. Каждый день, каждый час, проведенный в когтях Маэвы, приносил ей такие страдания, о которых он боялся даже думать. Инстинкты твердили ему свое, а разум – свое. Фэйское чутье Рована молчало.

Итак, они отправятся в Аккадию. Через несколько дней достигнут плоских равнин, за которыми потянется цепь выжженных холмов. С началом зимних дождей равнины расцветали, покрываясь обильной зеленью, но затем приходило знойное лето, зеленый цвет сменялся пшенично-желтым и коричневым, а вода становилась драгоценностью.

Он позаботится, чтобы на ближайшей реке они запаслись водой для себя и лошадей. С пропитанием в тех краях туго, но на равнинах водятся тощие кролики и пушистые зверьки, устраивающие глубокие норы. Аэлину явно передернуло бы от такой пищи.

Заметив движение, Гарель беззвучно приблизился на своих львиных лапах, не хрустнув ни одной травинкой. Желто-карие глаза вопросительно уставились на Рована.

Рован покачал головой:

– Ложись поспи. Я посторожу.

Гарель наклонил голову. Жест, хорошо знакомый Ровану, означал вопрос: «У тебя все в порядке?»

Лев и Лоркан занимались поисками по доброй воле, без принуждения Маэвы, без уз кровных клятв. Это был их собственный выбор. Ровану и сейчас такое казалось странным. Какая сила сейчас заставляла их помогать ему, он не знал.

Молчаливый вопрос Гареля Рован оставил без ответа.

– Поспи, пока есть время, – сказал он льву, поглядывая на догорающий костер.

Гарель не спорил. Вздохнул по-кошачьи и растянулся на своей подстилке.

Рован подавил кольнувшее чувство вины. Он выжимал из спутников все силы. Те не жаловались, не просили сбавить установленную им бешеную скорость.

Связующая нить молчала со дня похищения Аэлины. Радовало то, что не исчезла. Значит, Аэлина по-прежнему жива. Но нить молчит.

Рован постоянно раздумывал об этом в долгие часы дневных переходов и когда нес караул по ночам. Порою догадки о причинах молчания связующей нити напрочь отбивали сон.

Удивительно, но тогда, в Эйлуэ, он не почувствовал через связующую нить никакой боли. А какой болью обожгло его, когда Аэлина сражалась с Дорином Хавильяром в стеклянном замке. Дорин, еще находившийся под властью валгского демона, ранил ее. В те мгновения Рован почувствовал: нить, которую он по глупости считал «карранам» – узами, позволяющими обмениваться магической силой, – была готова вот-вот порваться. Аэлина находилась на волоске от смерти.

Однако в тот день, на берегу, когда Маэва напала на Аэлину, а затем по ее спине заходила плетка Кэрна…

Рован до боли стиснул зубы. Его живот сердито заурчал. Он взглянул на лежащий рядом Злати́нец. Рован придвинул древний меч поближе. В эфес был вделан крупный рубин, слабо мерцающий в свете почти догоревшего костра.

Ему вспомнилось сражение между Аэлиной и Маноной в полуразрушенном храме Темизии. Его тогда ранило ведьминой стрелой, и Аэлина сразу ощутила боль. А удар, почувствованный ею в тот момент, когда они стали истинной парой?

Но в страшный день пленения Аэлины он совсем ничего не чувствовал.

Рован подозревал, что знает ответ. Скорее всего, причиной была все та же Маэва. Оборвать нить фэйская королева не могла, зато могла придавить своей магией. Когда-то Маэва сумела проникнуть в его разум и заставила поверить, что Лирия является его истинной парой. Вся его фэйская мужская интуиция спасовала. Вот и сейчас Маэва поставила заслон между ним и Аэлиной, и потому он не знает, каким опасностям подвергается его истинная пара и где именно ее искать.

Мысли Рована вновь вернулись к страшному дню похищения Аэлины. Но ведь должен же он был заранее почувствовать грозящую ей опасность и полететь на берег, не дожидаясь ведьминых драконов. Забыть про морское сражение, про все и всех и мчаться к ней, не тратя драгоценных минут.

Пара. Его истинная пара.

И это он должен был бы понять гораздо раньше. Даже если горе и гнев превратили его в жалкого придурка, нужно было сразу догадаться, кто перед ним. С того самого момента, когда в крепости Страж Тумана он укусил Аэлину, не в силах побороть искушение признать ее своей. Едва оказавшись у него на языке, ее кровь сказала ему все. И потом, когда вкус ее крови оставался с ним несколько месяцев подряд.

Вместо этого они устраивали нескончаемые стычки. Его гнев, его лед попустительствовали стычкам. Гнева хватало и в Аэлине. Однажды в запале ненависти она наговорила ему таких слов, что он поступил с нею, как поступал с теми, кто служил под его началом и позволял себе огрызаться на командира. Разницы между мужчинами и женщинами он не делал. Но если бы потом он хоть словом намекнул, что ему стыдно за свое поведение, Аэлина наверняка обозвала бы его дураком.

Рован не знал, как ему быть с татуировками на лице, шее и руке. С ложью, повествующей о его потере, и правдой, которая свидетельствовала о его слепоте.

Да, он искренне полюбил Лирию. Всякий раз, думая об этом, он испытывал грызущее чувство вины. Теперь он хотя бы понимал почему. Понимал страх Лирии перед ним в первые месяцы их отношений, трудность ухаживания за нею, невзирая на связующую нить. Правды не знали они оба. Лирия была нежной, тихой и доброй. Да, она обладала силой иного рода, но не такой, какая требовалась Ровану.

Он ненавидел себя за подобные мысли.