Путь Грифона - Сергей Максимов

– Он находится под наблюдением лучших врачей Англии, – попыхивая сигарой, уверил премьер-министр.

– И это хорошо, – благодушно согласился вождь, – нам ещё предстоит его судить. Вместе с другими преступниками…

1920 год. Крым. Симферополь

Как только эскадроны Первой конной втянулись в узкие улочки пригорода Симферополя, город стал тесным от наступающих красных войск. Арьергард армии Будённого стал быстро терять строй среди обозов Второй конной армии Миронова. На одной из улиц мироновцы, а скорее всего это были махновцы из состава мироновской армии, чуть было не взяли Будённого в плен. Надо полагать, старые обиды никуда не делись. А может, это и вовсе были «зелёные» атамана Мокроусова, чьи бойцы самыми первыми вошли в город накануне.

– Это ты откуда такий справный да гарный? – встав сначала одной, а потом другой ногой на ступеньку рессорной тачанки, громко спросил Будённого какой-то боец с блестящими от жира волосяными патлами, торчавшими из-под серой папахи.

Семён Михайлович медленно поднялся, точно выравнивая покосившуюся под весом нахала боевую тачанку. Стоя он показался всем присутствующим выше ростом. Несколько секунд он точно решал, что делать. По-хорошему – надо было говорить речь. Но он не Ворошилов, чтоб за пять минут уболтать неизвестную вооружённую толпу. А личный конвой между тем отстал и был зажат в одном из примыкавших к улице переулков.

– Бачите, хлопцы, якие великие вуси? У Будённого бают такие, – продолжал патлатый под смех хлопцев.

– Тащи его, Никола, до штабу, – крикнул из толпы ещё один боец неизвестной части, облачённый в бурку, – може, он беляк переодетый. Ишь, и орден нацепив. Нехай его поспрошают, що за птиця така важлива…

От бойца бандитского вида разило винным перегаром и луком. Он чуть склонился, разглядывая орден, окаймлённый красной муаровой лентой и прикреплённый поверх шинели Семёна Михайловича. Прокуренный коричневый палец с грязным ногтем потянулся было к награде. Точно владелец грязных ногтей собирался попробовать на прочность красно-белую эмаль. Царский генерал мог бы растеряться от неожиданного хамства со стороны незнакомых нижних чинов. Командующий белой армией, случись подобное, стал бы, наверное, разъяснять, кто он такой. Бывший вахмистр Будённый обыденно отстранил протянутый к нему палец. Потом широко размахнулся другой рукой. Очертив кулаком какую-то немыслимую кривую, состоявшую из полукруга и ещё неизвестно какой фигуры, он со всей силы врезал патлатому по зубам. Получилось как-то сбоку и снизу… Послышался отчётливый хруст. Ноги разговорчивого наглеца, обутые в грязные сапоги, показалось, взлетели выше его неопрятной головы. Серая папаха, несколько раз прокрутившись в воздухе, упала в ряды неизвестных бойцов.

– Гони, – бросил Будённый вознице.

Тачанка дёрнулась с места. Да так, что командарма отбросило на сидушку рядом с пулемётчиком.

– Резани по верхам, – негромко, но твёрдо приказал он бойцу за пулемётом.

Секунда – и длинная очередь поверх голов неизвестного воинства разом прекратила и шум и гам. Народ был обстрелянный, и потому все почти разом бросились на грязные камни брусчатки. Тачанку несколько раз подкинуло. Казалось, что наезжали на чьи-то то ли ноги, то ли руки.

Другие детали инцидента не сохранились. Так или иначе, но атмосфера вражды между двумя красными армиями и «зелёными» союзниками становилась густой и тяжёлой, грозящей вылиться в прямое вооружённое столкновение. Оно и понятно. Одни с боями и с тяжёлыми потерями делали каждый шаг по крымской земле, тогда как другие без потерь и без боёв шли следом. Как говорится, «пришли на готовое». К тому времени в крымских портах разгромленные части белых уже заканчивали погрузку на суда. Те, кому хватило места. И те, кто не верил ни единому слову красной пропаганды, развёрнутой в Крыму.

Второй раз легализоваться в Красной армии было по-прежнему рискованно. Но, как ни странно, опять всё пошло само собой. Суматоха отступления белых, сумбурное наступление красных стали союзниками Суровцева. А ещё вдруг выяснилось, что в августе он покидал одну армию, а вернулся в ноябре в другую.

После трагических, неприятных и горестных событий, связанных с «замаранной» шестой дивизией, в полках произошла невидимая переоценка прежних взглядов и прежнего поведения. Внешнее проявление перемен внутренних тоже не заставило себя ждать. Переход на зимнюю форму одежды придал будённовцам неожиданно единообразный, строгий и даже нарядный вид. Островерхие шлемообразные головные уборы, в большом количестве поступившие в армию, теперь иначе и не назывались, как будёновками. Синие, вертикальные, полудекоративные застёжки на груди шинелей точно заставляли ровнять строй. Как последний признак партизанщины, неизвестно куда исчезли кавказские кинжалы, пистолеты и револьверы, которые ещё летом носили не иначе, как попросту заткнув за поясной ремень. Даже украшенные красными флажками-хоружевками трёхметровые пики в некоторых полках вернулись в строй. Бойцы выглядели необычайно подтянутыми и непривычно дисциплинированными.

Оставив коня на попечение знакомых будённовцев в одном из полков четвёртой дивизии, Суровцев пешком отправился в штаб армии. Встретил его вечно улыбающийся Хмельницкий.

– Ты оттуда? – спросил его ординарец Ворошилова, точно они вчера только и расстались.

– Пять дней за вами иду. Едва догнал, – неопределённо ответил Сергей Георгиевич.

– Про Гриценко уже знаешь? – перестав улыбаться, спросил Хмельницкий.

– Рассказали…

– Вот такие, брат, у нас дела. За назначением пришёл? Это ты правильно сделал. Зведерис, кстати говоря, про тебя спрашивал. Сейчас он притих, да надолго ли… Живучий, сука, – не скрывая удивления, добавил ординарец.

– Рафаил Павлович, скажи как офицер офицеру, как такое могло случиться с Гриценко?

– Да что ты мне душу рвёшь?! – выкрикнул Хмельницкий.

Нелепая, трагическая и неожиданная гибель комполка Гриценко сделала Суровцева человеком узнаваемым. Не интересуясь ни его именем, ни его фамилией, бойцы теперь называли Сергея Георгиевича не иначе как «начштаб Гриценко». Со стороны могло даже показаться, что он начальник какого-то штаба и по фамилии Гриценко. Неожиданно всплыла история со стычкой с польскими гусарами и, обрастая фантастическими деталями, из фронтовой байки стала превращаться почти в легенду.

Что до самого Сергея Георгиевича, то он, против всяких ожиданий, неожиданно ощутил общность с конармейцами. Даже малознакомые бойцы и командиры стали им восприниматься как люди близкие. Само качество этого единения оказалось новым. Что это было? Глупо было причислять себя к красноармейцам. Тем более что будённовцы себя красноармейцами и не считали.

Вероятно, это было проявлением постоянного стремления личности Суровцева к социализации. Неосознанное желание ощущать себя частью чего-то большего. И почему-то опять и опять какой-то труднообъяснимой болью отзывалось в душе каждое воспоминание о Гриценко. Казалось, что сама нелепая и случайная гибель комполка должна была объяснить что-то важное и жизненно необходимое.