Кадры решают все - Мария Воронова

Заглянув к Егору и убедившись, что они с Володей мирно возводят башню из кубиков, точнее говоря, Володя строит, а старший брат лежит на полу с книжечкой, Ирина вернулась в большую комнату, где Гортензия Андреевна, азартно хмурясь, испытывала возможности машины на кусочке старой простыни.

– Нет, вы подумайте, Ирочка, какое чудо! – воскликнула она. – Восторг! Единственный минус, ноги некуда девать.

– Так давайте я вам другой стул принесу, поудобнее.

Гортензия Андреевна засмеялась:

– Нет, нет, не в этом дело! Просто я привыкла к ножному приводу, и как только включаю, нога начинает рефлекторно раскачиваться. Ну давайте, давайте, раздевайтесь! – старушка вскочила из-за стола.

– Зачем? – оторопела Ирина.

– Буду мерку с вас снимать! – Гортензия Андреевна схватила сантиметр в старомодной коробочке из слоновой кости с изображением какой-то колоннады и карандаш, заточенный по-учительски остро. – Не терпится начать настоящую работу!

– А поверх платья нельзя снять?

– Ирочка, ну мы же с вами делаем сарафанчик, а не шубу!

Пришлось покориться.

– Как у вас получается, будто у заправской портнихи, – пробормотала Ирина, удивленная стремительностью, с какой Гортензия Андреевна снимала с нее мерки.

– Ну а то! Школа! Я еще жалкая дилетантка, а мои мама с бабушкой в эвакуации только и выжили благодаря швейной машинке. Все, одевайтесь, разворачивайте миллиметровку, и начнем с вами строить выкройку.

– Боюсь, я могу только бумагу придержать, чтобы не сворачивалась, – мрачно заметила Ирина.

– А больше никто и не просит! – фыркнула Гортензия Андреевна.

Бормоча себе под нос, она принялась вычерчивать какие-то загадочные перпендикуляры, и Ирине удалось даже вспомнить значения некоторых портновских аббревиатур, которые они проходили в школе на уроках домоводства. Наверное, их там действительно учили разным полезным вещам, но у Ирины в памяти осталось только бесконечное запугивание, что если они останутся такими, как они есть, то есть лентяйками и неумехами, то ничего хорошего в жизни их не ждет.

Через полчаса сложных расчетов выкройка была готова, и, хоть Ирина была полным профаном в этом деле, даже ей стало ясно, что готовое изделие будет весьма и весьма фривольным.

– А не слишком? – спросила она.

– Ну что вы, Ирочка! Вы у меня будете настоящая Джина Лоллобриджида и даже лучше! – Гортензия Андреевна азартно щелкнула ножницами. – И соблазнительно, и в то же время прилично.

– А где спина?

– Зачем вам летом спина, скажите на милость! В жару она будет только мешать, а для ленинградской погоды мы сделаем сюда такой небольшой пиджачок или болеро, а захотите, просто накинете легкий газовый шарфик. Знаете что? У Кирилла ведь есть старые джинсы?

Ирина кивнула.

– Так мы из них сострочим вам шикарную молодежную курточку, а если не хватит ткани, то жилеточку. Вот вам и спина на здоровье.

– Нанесем удар заносчивой Вандербильдихе, – засмеялась Ирина.

– Так точно! Кстати, раз речь зашла о классике, как там ваш «Стенька Разин и княжна»?

– Что? – не поняла Ирина.

Гортензия Андреевна быстро резала бумагу, куски которой, заворачиваясь, с тихим шелестом падали на пол.

– Процесс над бандой киношников, – пояснила она, не отрываясь от своего занятия.

– Ах, это, – Ирина поморщилась, – готовлюсь и мечтаю как-нибудь отвязаться. Хоть на больничный иди…

– Что так?

– Да вот не могу понять, вор мой подсудимый или просто снимал антисоветские фильмы.

– За последнее не переживайте, – заметила Гортензия Андреевна, эффектным жестом расстилая по столу старый крепдешин цвета красного вина, – последние лет десять у нас все фильмы антисоветские.

– Да? – пожав плечами, Ирина присмотрелась. Цветочный рисунок балансировал на грани вульгарности, но не скатывался в нее.

– На вас будет смотреться хорошо, – с нажимом произнесла Гортензия Андреевна, – в изделии совсем по-другому заиграет. Так, Ира, я достаю булавки, поэтому в ближайшие полчаса Володя не должен войти в эту комнату. Дальше: здесь восемь штук я вынимаю, восемь же должна убрать.

– Хорошо, Гортензия Андреевна.

Ирина вышла в детскую, попросила Егора, чтобы еще последил за братом, и вернулась в портновский цех, где ей немедленно дали держать подушечку для булавок и наказали не сводить с них глаз, чтобы, не дай бог, ни одна не потерялась.

– Прямо все-все антисоветские? – переспросила Ирина.

– Ну разве что кроме тех, в которых, отчаявшись найти хороший сценарий, стали экранизировать протоколы производственных совещаний, – усмехнулась Гортензия Андреевна, – а остальные все.

– Но в большинстве лент идеология выдержана…

– Идеология-то через край, а вот идеи нет! Вместо деятельного героя какие-то неприкаянные холодные и голодные женщины и никчемные маменькины сыночки, вместо фабулы – страдания на ровном месте, снятые инфантилами про инфантилов и для инфантилов.

– Вы уж припечатали…

– Возможно, мне просто не везло на хорошие картины, но, не являясь ценительницей кинематографа, я смотрю только то, что часто показывают по телевизору, и к большому моему сожалению, не нахожу в них ничего, кроме детской обиды на мир, что он не такой, как хочется. И самое страшное, что снято это бывает на очень высоком художественном уровне, поэтому проникает людям прямо в сердце. Так, сейчас не отвлекайте меня праздными разговорами, я режу ткань. Держите здесь.

Ирина послушно натянула там, где ей сказали.

А ведь Гортензия Андреевна права… Какой бы ни был Соломатин лютый антисоветчик, народ все равно не смотрит его невнятицу и идеи его не ложатся на подкорку. Где-то с пятнадцатой минуты фильма персонажи его могут нести любую крамолу, ведь интеллектуал, способный выдержать до этого момента, и так уже ненавидит советский строй всеми фибрами своей души. Разве что детские его картины, так там наоборот, слишком топорно, слишком в лоб подано, чтобы человек проникся.

И совсем другое дело всенародно любимые шедевры, такие, например, как «Служебный роман» или «Ирония судьбы».

Ирина любила эти фильмы, но почему-то вместо смеха они вызывали у нее тяжелую тоску, особенно «Ирония…». Точно Гортензия Андреевна сказала – про неприкаянных женщин и никчемных маменьких сынков.

В «Осеннем марафоне» сынок хоть показан так, как есть, а в большинстве современных фильмов он заявлен положительным героем, на которого не грех равняться.

Как-то незаметно героический посыл послевоенных картин сменился на что-то такое непонятно-сложное и, в общем, безысходное, но благодаря мастерству создателей заходит этот яд в голову очень даже хорошо.