Счастливая ностальгия. Петронилла - Амели Нотомб

«Перекресток в квартале Сибуя – подходящее место, чтобы пережить кэнсё», – думаю я (нет во вселенной места, которое не было бы подходящим для этого). Но вот в чем комизм ситуации: в этот самый момент мне звонят на мобильник Юмето. Я и забыла, что две недели назад согласилась на телефонное интервью. Переводчик бегом приносит мне свой гаджет, и посреди толкотни Сибуя я оказываюсь в прямом эфире главного французского радиоканала с Паскаль Кларк. Погруженная в транс, я смутно припоминаю, что существует какая-то страна, Франция, и Паскаль Кларк там известная журналистка. Она задает мне какие-то вопросы, смысла которых я вообще не понимаю. Между прочим, она просит меня высказать мнение относительно повышения НДС на книгу. Мой ответ характерен для состояния кэнсё:

– Это великолепно. Все будет прекрасно.

В нормальном состоянии я бы так не ответила. Но я не в нормальном состоянии. Журналистка, которой мое состояние неведомо, возмущается отсутствием у меня возмущения и мечет громы и молнии в эфире. Как объяснить ей, что в настоящий момент я едва понимаю, что такое книга, и не имею ни малейшего представления о том, что такое НДС?

– Неужели вы и вправду полагаете, что сейчас уместно быть оптимистом? – наконец произносит она.

Я по-прежнему пребываю в блаженстве. Подавленная, она задает мне самый банальный вопрос:

– Когда вы возвращаетесь во Францию?

Я порывисто восклицаю:

– Никогда!

Мои слова идут из самого сердца. Я на всю жизнь хочу остаться на перекрестке Сибуя. И у меня нет никакого желания возвращаться в ту страну, где вам предлагают занять какую-то позицию относительно непостижимых вопросов.

Журналистка прощается и вешает трубку. Испытывая облегчение оттого, что избавилась наконец от Запада, я возвращаю Юмето его телефон и сливаюсь с толпой. Все, что проходит сквозь нее, проходит сквозь меня. Есть некое беспредельное опьянение в том, чтобы целиком отдаться этому бушующему скопищу и позволить ему пройти сквозь тебя. Так проходит не знаю сколько времени. Мне бы хотелось, чтобы так было всегда. Я таблетка шипучего аспирина, растворившаяся в Токио.

* * *

Шестое апреля. Сегодня вечером мы сядем в самолет и через Дубай полетим в Париж. Но это еще не скоро. Сегодня съемочный день, такой же, как все остальные.

Если не считать того, что вчерашний день закончился. От кэнсё никакого следа, кроме чего-то вроде похмелья, свойственного продолжительным экстазам: я выдохлась, без сил, какой-то ошметок усталого небытия.

Но это никого не касается, и я стараюсь приободриться. Мы направляемся в парк Уэно: как почти все токийцы, мы хотим полюбоваться цветущей сакурой на фоне синего неба.

Подобное зрелище я наблюдала множество раз. Неизвестно, чем больше надо восхищаться: раскрывающимися бутонами или удовольствием гуляющих под деревьями семей. Влюбленные занимаются своим любовным делом и целуются, глядя на небо сквозь ветви. Родители объясняют детям, на какое восприятие следует настроиться; самые рьяные уже рыдают от ярости при виде своих чад, равнодушно взирающих на нежные лепестки.

Как всегда, единственные, кто по-настоящему веселится, – это старики, а особенно старушки. Они выпивают и закусывают, без стеснения насмехаясь над остальными. Они с улыбкой показывают на меня пальцем. Чтобы скрыть, что мне уже невмочь, я нахлобучила шляпу по самые уши и даю снимать себя толпе, прогуливающейся под сакурами. Я вижу, что они прекрасны, но у меня нет сил наслаждаться их красотой. Бабульки упиваются моим ничтожеством. Они прикидывают, что в моем возрасте мне следовало бы еще лет тридцать соблюдать приличия. А вот после я могу спятить. Как они.

Чтобы уж все пошло наперекосяк, я начинаю ощущать голод. Обычно во время съемок я вынуждена голодать, потому что стоит мне поесть, лицо у меня багровеет, как у монахини после рождественской индейки. Чтобы подкрепиться, я жду вечера. Как правило, для меня это не проблема. Зато сегодня, наверное из-за всех этих пирующих в парке людей, я буквально подыхаю с голоду. Мне кажется, старухи специально обжираются рисовым печеньем, чтобы поиздеваться надо мной. Делаю вид, что мне на них плевать.

Вообще-то, мне нравится чувство голода. Это эйфорическое ощущение, предвещающее великие возможности наслаждения. Голодный острее и лучше чувствует, он в высшей степени жив и не задает себе идиотского вопроса «зачем?».

Голод, который я испытываю сегодня, шестого апреля, – это сущее несчастье. Его не сопровождает никакой восторг. Когда я голодна, мне нравится представлять себе самые невероятные блюда; сейчас я ничего себе не представляю: мне вполне сгодилось бы рисовое печенье – по той простой причине, что вот оно, прямо передо мной.

По непонятным мне причинам каждый кадр надо переснимать удручающее количество раз. Выполняю команды, как автомат. Я пустой каркас, который ходит, глядя на сакуру, чтобы развеселить токийских сестриц злой феи Карабос.

Потом мы отправляемся в городской речной порт, чтобы покататься на кораблике. Отсутствующая даже для самой себя, я усаживаюсь на борту и даю везти и снимать себя. Насколько мне известно, Сумида единственная в стране река, заслуживающая этого наименования по причине своей судоходности. Остальные японские реки, которые мне довелось видеть, – это скорее мелкие речушки или горные речки. Кажется, прежде таковой была и Сена: потребовалось вмешательство человека, чтобы она почти всегда оставалась столь полноводной, как сейчас.

Так вот, я ощущаю себя наподобие японской реки, не Сумиды: мне случается испытать паводок, но сегодня у меня период мелководья. Пассажиры кораблика в раздумье приглядываются ко мне: для чего снимать пустое место? Полностью разделяю их мнение.

По возвращении в порт оператор предлагает сделать несколько кадров на берегу. Совершенно серьезно отвечаю ему, что, если он еще хотя бы секунду будет меня снимать, я покончу с собой. К счастью, он меня понимает. Иначе я бы сдержала слово.

С камерой – как с престарелой тетушкой: ее терпишь ровно до того момента, когда вдруг перестаешь терпеть. Очень просто.

Оператор убирает камеру в предусмотренный на этот случай кофр. Я внезапно понимаю, что освободилась от механического глаза, который, за исключением свидания с Ринри, ни на минуту не покидал меня. Испытываю чувство бесконечного облегчения. Бросаюсь купить рисовое печенье и жадно поедаю его в такси, везущем нас в аэропорт Нарита.

При мысли, что я в очередной раз покидаю Японию, на меня должна была бы навалиться тоска, но ее нет; тщетно пытаюсь проникнуться этим чувством, ничего не получается, я испытываю только огромную радость, оттого что меня больше не снимают.

В аэропорту усаживаюсь прямо перед гигантским экраном, в реальном времени показывающем прогноз погоды во всем мире. И, словно зачарованная, долго смотрю в него. С наступлением ночи я сажусь в самолет. Голова моя забита температурой в Йоханнесбурге и Хельсинки. Я сразу засыпаю.

Спустя несколько часов я просыпаюсь: что-то подсказывает мне, что надо взглянуть на пейзаж. Поднимаю шторку иллюминатора, и от того, что я вижу, у меня перехватывает дыхание. Самолет как раз летит над вершинами Гималаев, белизны которых достаточно, чтобы осветить тьму. Мы так близко от вершины, что при мысли задеть Эверест я вся как-то подбираюсь. Никогда в жизни не видела столь величественного зрелища. Возношу хвалу Японии, которой я этим обязана.