Крест Иоанна Кронштадтского - Юлия Алейникова

– Муж ее давно умер. Они, кажется, работали вместе. Ничего интересного. Детей у них не было, – пожала плечиком Вероника и уселась к Тамерлану на колени. Так легко и естественно, что ему и возразить было нечего. – Об остальных поклонниках я вообще ничего не знаю. А химичку эту, кажется, Ниной Константиновной зовут, у бабки есть ее номер телефона, на всякий случай. Но тебе она его ни за что не даст, – болтая ногами, продолжала Вероника. – Если хочешь, я его для тебя стибрю, а ты загипнотизируй послезавтра препода, а то я экзамен точно завалю.

Выбора у Тамерлана не было. Они еще часик погуляли. Вероника обещала разузнать у бабки о прочих подругах пропавшей Зои Борисовны, а у подъезда одарила Тамерлана страстным долгим поцелуем. У бедного экстрасенса после него еще полчаса коленки дрожали, а Вероника как ни в чем не бывало весело взбежала вверх по лестнице, что-то напевая себе под нос. Феноменальная особа, медленно приходя в себя, подумал Тамерлан.

– Коленька, просыпайся! – Тихий, ласковый бабушкин голос не может разрушить сладкий, глубокий сон, который бывает только в молодости и только под утро. А особенно в утро трудового дня. Нырнешь в такой сон, словно в глубину, и нет тебя, зови – не зови. И пробуждение сладкое-сладкое. – Николаша, вставай, на службу опоздаешь.

Теперь голос у бабушки озабоченный, с жалобной ноткой.

Коля Алексеев поворачивается на бок, кровать под его большим сильным телом жалобно поскрипывает.

– Николаша! – уже решительнее трясет его за плечо бабушка. – Чайник вскипел. Вставай, говорю.

Надо вставать. Коля поворачивается на спину, улыбается бабушке, не открывая глаз, и начинает потягиваться, а бабушка, успокоившись, идет к буфету за чашками.

Тихонько тренькает блюдцем. Бабушка достает доску, режет хлеб.

Сквозь прикрытые ресницы Коля видит, как разбегаются вокруг него золотистые, зеленые, сиреневые круги. Это солнышко, вливаясь в окошки с низкими потрескавшимися от времени деревянными подоконниками, уставленными геранью, светит ему в лицо и покрывает комнату узорной кисеей сквозь старенькие бабушкины кружевные занавески.

– Николай, да что ж это такое! – сердито зовет бабушка, и Коля знает, что она стоит у стола, сложив руки под передником и сердито сверля его глазами. Лицо у нее строгое, а глаза добрые и грустные, и хоть она его сейчас и ругает, а в душе все равно жалеет. Она его всегда жалеет. Наверное, потому, что он один у нее остался.

Коля тоже ее жалеет, так что вскакивает с кровати, хватает брюки и, чмокнув бабушку в мягкую морщинистую щеку, торопится в ванную.

А в ванной занято. «Вечно одно и то же, – сердито думает Коля. – И правда ведь опоздаю». Он стучит кулаком в дверь.

– Тарас, вылезай! Я на службу спешу! Сейчас моя очередь!

Но никто из ванной не отвечает. Слышно только, как вода шумит. Да оно и неудивительно. Тарас всегда так делает.

Тарас Понкратович Злагодух, мордатый, толстый, наглый дядька, появился в их квартире около года назад. Приехал к сестре в гости и остался. Сосватал за себя соседку тетю Валю и почувствовал себя в квартире хозяином.

Так получилось, что в квартире кроме Тараса, его сестры Надежды, жены Валентины жили еще Коля с бабушкой, тетя Маруся, учительница русского языка и литературы с двумя детьми, пожилая интеллигентная пара Изольда Каземировна с Иваном Сергеевичем и медсестра Клава. Но та все время пропадала то на дежурстве, то на танцах, то по уколам бегала, халтурила. Тарас говорил, что это она правильно делает, приданое копит, вот и вертится как белка в колесе. Словом, почувствовал себя Тарас в их тихой квартире хозяином. Колька еще молодой, с соседями ругаться не привык. Бабушка его тем более никогда ни на кого голос не повысила. Супруги Решетниковы староваты уже права качать, к тому же у Ивана Сергеевича астма. Клавы дома никогда нет, хотя с ней-то как раз Тарас связываться побаивался. А тетя Маруся, маленькая, худенькая, интеллигентная, и вовсе мухи не обидит. Куда ей с таким нахрапистым типом, как Тарас, тягаться?

Когда он у них поселился и принялся в их тихой дружной квартире порядки свои заводить: кто и сколько за свет платить должен, кто и когда – полы мыть, в ванную ходить, где можно белье и велосипеды вешать, а где нельзя, – тетя Маруся попробовала ему замечание сделать, так он ее до слез обидел. Больше она с ним не разговаривает.

Но в последнее время то ли Коля повзрослел, то ли Тарас окончательно обнаглел и прижился, стал Коля чувствовать острую потребность поставить этого хама на место. А то бабушка говорит, он еще и керосин повадился у соседей отливать. А попробуй ему скажи – такой рев поднимет, что уже и на керосин наплевать, лишь бы отстал.

– Тарас, выходи, говорю, я на службу опаздываю! – сердито гаркнул Коля, чувствуя, что дозревает до решительного объяснения, и громко стукнул кулаком в дверь.

– Чего во-опишь, чего во-опишь? – растягивая слова, с мягким, благодушным выговором спросил Тарас, появляясь на пороге ванной. – Подумаешь, зашел чоловик помыться на минутку, а вони уж вопять. Ты бы, Микола, лучше за другими соседями приглядывал. Вон, Маруськины воглоеды так куски с чужих столов и хапають, крошки хлиба не оставишь, а у самой Маруськи керосин опять слили. Так вони ж наверняка и слили, бесенята, – промокая длинным вышитым полотенцем лицо и шею, ворчал Тарас, неспешно направляясь к себе и шлепая по дощатому полу стоптанными кожаными тапками.

«До чего есть наглые люди, – удивлялся Коля, намыливая щеки. – Сам керосин ворует, улыбается всем в лицо и ничего не боится». А он тоже хорош, надо было заступиться за Леньку с Сережкой, ребята не то что керосин, они спички чужой никогда не возьмут. А он промолчал. Стыдно. Тоже мне сотрудник МУРа, гроза преступного мира.

Вот почему так? Почему он перед каким-то хамом теряется? Здоровый же парень, спортивный разряд имеет. Бабушка говорит, что он робкий такой потому, что без отца воспитывался. Был бы отец жив, настоящим бы мужиком вырос. Коля, конечно, и так был мужиком. И гвоздь вбить умел, и тяжести таскал, и подраться мог, а вот перед таким нахальством беспардонным в душе робел. Потому что такие вот нахалы сами напакостят и потом громче всех орут, и ты же вроде как еще и виноватый получаешься. Коля еще с детства случай помнит, когда он в метро ехал в плотно набитом вагоне и какой-то толстый нахал, на Тараса их, кстати, чем-то похожий, влез в вагон с авоськами и сетками и так беспардонно пассажиров стал расталкивать, чтобы местечко себе попросторнее отвоевать, что уронил маленькую старушку. А когда она упала, тут же накинулся на стоявшего рядом Колю и стал кричать, до чего молодежь наглая пошла – пожилого человека на пол толкают. А еще пионерский галстук надел! Коля, конечно, стал оправдываться, но увидел, с каким осуждением на него люди смотрят, и стушевался. Какая-то горластая тетка с жуткими красными губами уже принялась кричать, поддакивая гражданину с авоськами, что все они такие бесстыжие и надо номер школы узнать и директору сообщить. Коля так перепугался, что на ближайшей остановке из вагона выскочил, а пассажиры ему вслед гудели неодобрительно, стыдно, мол, пожилых людей обижать. И больше всех тот нахал кричал, что старушку уронил. Вот с тех пор Коля этих людей еще больше бояться стал, потому что не знал, как с ними бороться, и понять их не мог. Даже, возможно, испытывал какой-то священный ужас перед ними. А еще жутко ему было стыдно, что его таким же посчитают, поэтому, наверное, и сопротивляться не мог. «Натравить бы на Тараса капитана Кочергина, тот бы враз нахала на место поставил, у него это здорово получалось, ему даже форма с удостоверением для этого не нужны», – осторожно натягивая кожу и водя лезвием по щекам, размышлял Николай.