Изгнанник - Аллан Фолсом

— О господи! Господи…

Ему дали свободу.

Николас Мартен повернулся и побежал.

Впереди была залитая огнями улица, звучала музыка. Громкая, какую любят в барах и ночных клубах. Он оглянулся. Улица за его спиной была пуста. Еще тридцать секунд — и Мартен выбежал на другую, оживленную, наполненную ночным движением. По тротуарам тек густой поток пешеходов. Мартен тут же вступил в этот поток, постаравшись быстрее смешаться с толпой на тот случай, если люди, державшие его в плену, вдруг передумают и вернутся за ним.

Где он находился, в каком городе, определить было невозможно. До него долетали обрывки фраз, преимущественно немецких. Телеканал, который Мартен смотрел во время своего заточения, вещал на немецком. И с улицы тогда доносилась немецкая речь. Это позволяло предположить, что его держат где-то в Германии. И вот теперь окружавшая его уличная болтовня, похоже, подтверждала правильность догадки. Он был доставлен в Германию и, скорее всего, до сих пор оставался там. Или в каком-нибудь приграничном городе рядом с Германией.

Большие часы с электронным циферблатом в магазинной витрине показывали 1.22. На углу квартала висела уличная табличка «REEPERBAHN». А потом в глаза бросился большой освещенный щит с рекламой отеля «Гамбург Интернэшнл». Тут же мимо проплыл автобус с рекламой Гамбургского гольф-клуба на боку. Теперь уже почти не оставалось сомнений в том, что он находится в Гамбурге.

Мартен брел все дальше, пытаясь собраться с мыслями. Ему не было до конца ясно, каким должен быть следующий шаг.

Улица, по которой он шел, казалось, сплошь состояла из ночных клубов. Музыка неслась из каждой подворотни. Тут было всего намешано — рок, хип-хоп, джаз, кантри.

Он был уже в конце квартала, когда на светофоре зажегся красный и толпа встала как вкопанная. Николас стоял вместе со всеми, полной грудью вдыхая ночной воздух. Он машинально провел рукой по щетине на подбородке — настоящей бороде — и посмотрел вниз, изучая обтрепанные парадные брюки, в которых ходил с самого Давоса.

Загорелся зеленый свет, и Мартен вместе с другими отправился дальше. Вдруг вспомнилось, что его тюремщики, прежде чем развязать ему руки, сунули что-то в нагрудный карман смокинга. Карман действительно оттопыривался. Внутри оказался небольшой пухлый пакетик из коричневой бумаги. У него не было ни малейшего представления, что там могло быть, и он, выйдя из толпы, приблизился к ярко освещенной витрине, чтобы получше рассмотреть пакет. Из него Мартен извлек свой бумажник и пластиковый конверт размером с ладонь. К его немалому удивлению, содержимое бумажника осталось в целости и сохранности, хотя и несколько пострадало от воды в результате плавания по горной реке. Здесь были английские водительские права, студенческое удостоверение Манчестерского университета, две кредитные карточки и сумма в евро, которая «тянула» примерно на три сотни долларов. Плюс фотография Ребекки у озера в Юре. Почему-то у него появилось желание взглянуть на обратную сторону снимка. Кто-то нацарапал карандашом: «Царица».

Рот, как и раньше, скривился в ухмылке. На сей раз она выражала не только радость обретенной свободы, но и подлинное торжество. Кем бы ни были люди, державшие Мартена взаперти, они всерьез восприняли его предупреждение, быстро проанализировали сложившуюся ситуацию и пришли к выводу, что им совершенно ни к чему встреча с ФСО или российской тайной полицией. После нескольких недель «в гостях» Мартен в мгновение ока стал кем-то вроде нежеланного ребенка, который для всех служит только обузой. И его в буквальном смысле вышвырнули на улицу, прокатив предварительно на грузовике, с тем чтобы он не смог отыскать пути назад. Эта их фраза «помилуй тебя Бог», возможно, и была своеобразным заклинанием, но никак не смертным приговором. Скорее тут можно было говорить о напутствии. А учитывая, что ему в целости вернули все, что при нем было, эти слова звучали и как мольба «быть милостивым» к ним, если судьба когда-нибудь снова сведет его с ними, но только роли их поменяются.

Весело загоготала проходившая компания подростков. Их смех натолкнул Мартена на мысль о том, что он слишком выделяется, стоя в одиночестве. Он снова зашагал, как и все вокруг. На ходу опустил бумажник в карман, а потом открыл пластиковый конверт.

В нем было тисненое изображение династического герба Романовых, похожее на монету. Очевидно, памятка о давосском торжестве. К ней прилагался еще один сувенир — тот, о котором упоминал дознаватель. Из покоробившегося от влаги конверта кремового цвета Николас извлек простую, но элегантно оформленную карточку, которая, как конверт и остальное содержимое бумажника, пострадала от купания в речке.

У него перехватило дыхание, и он словно обратился в столб, стоящий на тротуаре. Люди ругались и толкались. Но ему было все равно. Его внимание было целиком приковано к карточке, которую он держал в руке. Она изрядно намокла, но текст вполне поддавался прочтению. У верхнего края золотыми буквами было напечатано:

«Вилла „Энкрацер“.

Давос, Швейцария.

17 января».

А ниже — остальное:

«Меню торжественного ужина по случаю объявления о восстановлении императорской династии Романовых на российском престоле и провозглашения Александра Романова престолонаследником…»

Мартена начала бить дрожь. В его руке был не просто сувенир. Не просто памятная открытка, возвещающая о восстановлении монархии. Это было то, что они с Коваленко искали, не жалея сил. Второе меню!

Москва, парк Горького. Среда, 21 апреля, 6.20

Официально парк открывался лишь в десять утра, но для блюстителя порядка, желающего сбросить вес и прийти в форму, делали исключение. Прохладным весенним утром Коваленко занимался оздоровительным бегом. За час он уже в третий раз пробегал мимо гигантского колеса обозрения. Ему изрядно надоели бочкообразный живот и второй подбородок, который приходилось скрывать бородой. Поэтому он начал меньше пить, лучше питаться и рано вставать. А еще бегать, бегать, бегать… Он не мог с полной уверенностью сказать, зачем ему все это. Наверное, чтобы выиграть время и попытаться отодвинуть невзгоды, неизбежно приходящие вместе со средним возрастом. А может быть, чтобы хоть как-то отгородиться от всеобщего умопомешательства по поводу Александра и Ребекки. Эту тему бесстыдно эксплуатировали СМИ, в припадочном стиле освещавшие каждый день, остающийся до свадьбы и коронации блистательной пары.

Коваленко попытался получше сосредоточиться на беге, но этому помешала трель мобильника, раздавшаяся из внутреннего кармана спортивной куртки. В такое время ему никогда еще не звонили. Теперь на работе приходилось заниматься пустыми бумажками, а не распутыванием интриг. С главным следователем доводилось общаться лишь в редчайших случаях. Так что звонок никак не мог иметь отношения к делам сыска. Наверное, жена звонит или кто-то из детей…

— Да, — просипел он, запыхавшись от бега.

— Орудием убийства был нож, — сообщил знакомый голос.