Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

Эта картина (чиновники с ограниченными полномочиями, вынужденные идти на компромисс со своими подчиненными) подкреплялась сатирическим описанием советской системы русского философа Александра Зиновьева в книге «Зияющие высоты» (1976). Согласно Зиновьеву, главная сила советской системы заключается не в Кремле, а в коллективе как таковом, будь это заводской цех, колхоз, академический институт или жилой дом. Хотя руководители и чиновники назначались сверху, они отождествляли себя с коллективом, а не с начальниками. Хотя руководители часто превышали полномочия, стремились увеличить свою власть, их всегда сдерживал тот факт, что их карьерный рост напрямую зависел от работы их подчиненных, от контроля местной партийной ячейки и «от рядовых сотрудников, которые пишут жалобы и анонимные письма в разные инстанции». Таким образом, власть руководителей только и позволяла, что набить собственные карманы, а также карманы их «прихвостней и подхалимов»[734]. Фактически изменить организацию предприятия было невозможно: «даже самая малая инициатива стоит руководителям огромных усилий, и очень часто результатом становится сердечный приступ».

К описанию Зиновьева следует относиться очень осторожно. Так, например, жизнь академической элиты была совершенно другим миром по сравнению с жизнью обычного рабочего или крестьянина. Однако, несмотря на это, он помогает понять парадокс зрелой социалистической системы: ее законность постоянно оспаривалась в многочисленных жалобах людей на несправедливость и лицемерие, однако она сохраняла поразительную стабильность (кроме некоторых ситуаций, например, в Польше).

Одной из причин стабильности служило чувство защищенности в коллективе: уволить человека с должности было очень трудно. Кроме того, Зиновьев обоснованно говорил об относительной «простоте жизни» по сравнению с Западом. Как это ни парадоксально, в этих якобы бюрократических обществах люди были в меньшей степени связаны канцелярщиной и бюрократической волокитой, чем в условиях современного капитализма. Все можно было решить на рабочем месте, без необходимости обращаться в целый ряд частных организаций (например, банки, страховые и энергетические компании). На то, чтобы достать желаемый товар, уходило много времени и энергии, тем не менее в большинстве социалистических стран во все времена можно было рассчитывать на минимальный стандартный уровень жизни. Кроме того, обычно людям не надо было много и трудно работать (хотя в тех странах, где возникла широкая «черная» экономика, люди оказывались вынуждены работать много). И все же коллектив вовсе не был косной, статичной структурой, в нем присутствовал дух соперничества. Усердная работа и открыто выраженные амбиции, возможно, не приносили желаемого результата, однако существовало немало возможностей продвинуться по службе, используя политиканство и хорошие связи с начальством.

Относительно свободный, нетребовательный режим работы позволил людям больше времени уделять личным отношениям. Как написали Хорват и Саколчаи в 1992 году, если партия «отучила многих людей правильно устраивать личную жизнь, выражать свое мнение, обсуждать общественные проблемы и их собственные интересы в цивилизованной форме», то неспособность партии привить людям трудовую этику высвободила время и пространство для личных отношений: «Люди здесь не работают», — высказались западные эксперты. Но именно это отчуждение [от внутренней трудовой этики], привычное к 1970-м годам, позволило людям сохранить нормальный уклад повседневной жизни, которая оставалась нетронутой официальными отношениями, уклад с нормальными дружескими связями, доверием, непосредственным общением, внутренней гармонией, независимостью, возможностью жить и чувствовать. «Война всех против всех», которая сегодня характеризует ментальность всех слоев общества, в то время была присуща только тем группам населения, которые боролись за власть в своих коллективах.

Наряду с официальным коллективом существовал неофициальный: друзья и семья. В самом деле, вмешательство коммунистических режимов в жизнь людей, стремление превратить дружбу в политически приемлемое «товарищество» только повышали значение дружбы как последнего пристанища. Друзья — это люди, которым человек мог доверять, они никогда не передали бы другим его слова, не рассказали бы о его поступках партийным активистам. Дружба приобретала особое значение в периоды радикальной политики, например во время Культурной революции. Некоторые китайцы, вспоминая свои школьные годы в эпоху Мао, рассказывают, что на собраниях-самокритиках друзья упоминали только «мелочи» и «несерьезные ошибки». Даже в более спокойные времена дружба, возможно, имела большее значение в социалистическом обществе, чем в любом другом. В 1985 году на вопрос о том, какая организация или общественный институт пользуется наибольшим авторитетом в жизни человека, 23% белорусских и эстонских молодых людей (из 3500 опрошенных) назвали коллектив, 33% — друзей и 41% — семью. Дружба в СССР ценилась гораздо больше, чем на Западе, и для развития дружеских отношений у советских людей было больше свободного времени: 16% людей встречались с друзьями каждый день, 32% — один или несколько раз в неделю, 31% — несколько раз в месяц. Одинокие американцы встречались с друзьями в среднем 4 раза в месяц.

И все же, сколько бы времени и сил человек ни уделял неформальному «коллективу», значение официального коллектива не снижалось. Существовало явное противоречие между принципами справедливости и эгалитаризма, на которых должны были строиться отношения в коллективе, с одной стороны, и, с другой стороны, административной и партийной иерархией, которая действовала только в интересах верхов[735]. Рабочие считали власть и привилегии руководства несправедливостью. Миклош Харашти обнаружил, что рабочие (как и рабочие СССР в сталинскую эпоху, особенно в 1930-е годы) осознают четкую разницу между собой и привилегированным слоем управленцев: «Они, им, их: я не верю, что любой, кто работал на заводе или имел хотя бы один поверхностный разговор с рабочими, может сомневаться в значении этих слов… руководство, те, кто отдает распоряжения и принимает решения, принимает на работу и выплачивает зарплату, руководители и их прихлебатели, которые за все отвечают, но все же остаются недосягаемыми, даже когда оказываются в нашем поле зрения».

Как отмечал Харашти, если рабочие и отделяли себя от руководителей, они необязательно относились к ним враждебно. Некоторые понимали, что руководители как технические специалисты очень ценны, однако на большинстве предприятий было распространено отношение к руководству в духе радикального марксизма[736]. Руководителей, особенно тех, кому явно не хватало компетенции, считали паразитами, наживавшимися на излишках, производимых рабочими. Один молодой рабочий (в солидарность ленинским идеям, высказанным в труде «Государство и революция») утверждал, что административную работу мог выполнять любой грамотный рабочий, причем выполнять гораздо лучше, потому что рабочие были честнее: «Тот объем работы, который они выполняют, я имею в виду то, что они реально выполняют, мог бы выполнять любой неопытный рабочий, причем самостоятельно… если бы кто-нибудь научил его считать. Каждое утро он бы справедливо распределял трудовые задачи согласно очередности и сам отводил рабочих к их станкам…»