Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

Ленин был непреклонен: «наша задача — учиться государственному капитализму у немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства…»[3015]. «Учитесь дисциплине у немцев, — призывал Ленин, — иначе мы — погибший народ и вечно будем лежать в рабстве… Надо уметь работать на новом пути. Это неизмеримо тяжелее, но это вовсе не безнадежно. Это вовсе не сорвет Советскую власть, если мы глупейшей авантюрой сами не сорвем ее»[3016].

Большевики были далеко не первыми, кто пытался использовать германский опыт на русской почве. Еще А. Герцен отмечал, что «Россия отреклась от всего человеческого, от покоя и воли, она шла в немецкую кабалу только для того, чтобы выйти из душного и тесного…»[3017]. «С Петра I начинается реакционное западничество, ориентированное на германские народы. Петр, по словам Герцена, был первый «русский немец», а пруссаки для него — образец… И при Николае I оставался в силе лозунг, что Россия должна быть хорошей Пруссией, идеализированной Пруссией…»[3018].

Передовой опыт Германии признавал в 1916 г. и советник американского президента Э. Хауз: «Во время войны преимущество получила прекрасная германская организация, при системе автократии, резко отличающаяся от скверной организации, присущей демократической системе»[3019].

Историк В. Кожинов указывал еще на одну особенность работы «Главная задача наших дней», в которой не раз упоминая о «международной социалистической революции», как о высшей цели, вместе с тем, Ленин, по сути дела, вступая в противоречие с этой постановкой вопроса, так определял «главную задачу»: «Добиться, во что бы то ни стало того, чтобы Русь… стала в полном смысле слова могучей и обильной… У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил… чтобы создать действительно могучую и обильную Русь»[3020]. «Интернациональный марксизм, — подмечал этот переход Г. Уэллс, — все больше превращается в русский ленинизм»[3021].

Идея «государственного капитализма» строилась на принципах «строительства социализма в условиях допущения рынка и капитализма»[3022]. Она включала в себя не только сохранение частной собственности и рыночных отношений в потребительском секторе, но и создание, совместно с крупными промышленниками, и даже с участием американского капитала, крупных трестов. Однако реализовать программу демобилизации большевикам не позволила начавшаяся интервенция и гражданская война. «Англо-французская группа хищников бросается на нас и говорит: мы вас втянем снова в войну, — писал Ленин в те дни, — Их война с войной гражданской сливается в одно единое целое, и это составляет главный источник трудностей настоящего момента, когда на сцену опять выдвинулся вопрос военный, военных событий, как главный, коренной вопрос революции»[3023].

Ленин относил начало перехода к «военному коммунизму» к концу мая 1918 г.[3024] Решающей причиной для этого перехода стал мятеж Чехословацкого корпуса, который означал ни что иное, как начало полномасштабной иностранной интервенции в Россию[3025]: за несколько дней «вся русская территория от реки Волги до Тихого океана, — ликовал У. Черчилль, — почти не меньшая по размерам, чем Африканский континент, перешла, словно по мановению волшебного жезла, под контроль союзников»[3026].

Окончательно практика «военного коммунизма» стала складываться к сентябрю 1918 г., когда «указанные обстоятельства вынудили государство постепенно встать на путь принудительного привлечения в производство рабочей силы». Первым шагом стал декрет Совнаркома от 3 сентября воспрещающий безработным отказывать от предложенной биржей труда работы[3027].

К этому времени, отмечал «белый» ген. Н. Головин: «к 1 сентября 1918 г. Московское большевистское правительство оказалось в кольце врагов. Оно было отрезано от всех внешних морей; в его руках оставался лишь небольшой участок побережья Финского залива у Петрограда. Большевики были лишены Уральской и Криворожской руды, Донецкого угля и Бакинской нефти. (Таб. 19) Оторванная от всех русских источников сырья промышленность, находившаяся на территории, подчиненной Ленину, осуждена была на гибель…»[3028].

Таб. 19. Добыча и производство по регионам Российской империи в 1913 г. и на территории большевистского Центра в 1919 г., млн. пудов[3029]

Положение, в котором оказались большевики, передавали слова Л. Троцкого: «Бывает, что разоряется отдельный хозяин: град, пожар, пьянство, болезнь и пр. А бывает, что разоряется целая страна. Война хуже града, пожара, болезни и пьянства, ибо все в ней соединено и многократно увеличено. И притом война длилась несколько лет подряд… И вот теперь Россия вконец разорена. Железные дороги разбиты войной вконец. Несколько лет подряд заводы выделывали не паровозы, вагоны и рельсы, а пушки, пулеметы, бронированные поезда. Топливо жгли нещадно, а нового в достаточном количестве не заготовляли. И так во всем хозяйстве. Война требовала расхода во много раз больше, чем в мирное время, а производство против мирного времени уменьшилось во много раз. Отсюда все большее и большее оскудение страны»[3030].

«Летом 1918 г. вспышка гражданской войны, сопровождаемая иностранной интервенцией, вынудила советское правительство перенаправить все свои силы и все остатки промышленного потенциала России на военные цели, — подтверждал доклад Британского Комитета лорда Эммота, — При таких обстоятельствах резкий упадок всех отраслей индустрии, не ориентированных на войну, стал окончательным… С лета 1918 г. все силы и руководящая деятельность большевистских лидеров были сосредоточены на успешной кампании против Юденича, Деникина и Колчака, в то время как нуждами гражданского населения вынужденно пренебрегали ради нужд армии»[3031].

Начало гражданской войны отбросило решение всех экономических и хозяйственных вопросов на потом. Возвращение к ним началось лишь в декабре 1919 г., описывая положение страны к этому времени, Троцкий указывал: «Нужно честно и открыто констатировать перед всей страной, что наше хозяйственное положение в сто раз хуже, чем было военное положение в худшие моменты… Стало быть, необходимы принудительные меры, необходимо установить военное положение в известных строго определенных ударных областях, нужно провести там учет, мобилизацию, применить там трудовую повинность в широких размерах»[3032].

Наглядное представление о глубине кризиса давала динамика индекса промышленного производства (Гр. 16), и отдельных товарных позиций (Таб. 20). (данные Госплана по крупной промышленности.) Подобные расчеты приводил С. Прокопович, по его данным снижение промышленного производства началось уже в 1915–1916 гг. и составило 92,6 % от уровня 1913–1914 гг., в 1916–1917 гг. — 70,9 %, 1917–1918 гг. — 50 %[3033].

«Крупные отрасли промышленности пришли в упадок, и производство парализовано…, — причина этого заключается в том, указывал в 1922 г. премьер министр Италии Ф. Нитти, — что производительность ее сельскохозяйственной и промышленной работы была убита коммунизмом, а рабочая сила сведена к минимуму. Русский народ находится в тяжелом положении,