Седьмая чаша - К. Дж. Сэнсом

— Еще бы! Ведь в отличие от адвокатов торговцы не обладают отточенным интеллектом и пытливым умом.

— Вот именно, — согласилась Дороти. — А здесь у меня добрые и интересные друзья. Мэтью, останься на ужин, и давай поговорим о чем-нибудь приятном. Например, о старых добрых временах, когда мир еще не сошел с ума.

— Не имею ничего против, — ответил я.

Июль 1543 года. Три месяца спустя

В тот день должно было состояться венчание короля и Кэтрин Парр. На главных улицах Лондона были разложены костры и установлены огромные вертела для туш свиней с королевских кухонь Уайтхолла. Мы с Бараком неторопливо ехали по Чипсайду, и, глядя на пылающие костры, я невольно вздрогнул, вспомнив, как горел в своей церкви преподобный Ярингтон. Повсюду бегали мальчишки, подбрасывая в огонь хворост и оглашая воздух восторженными воплями в предвкушении предстоящего веселья. Их лица раскраснелись под жарким летним солнцем. Констебли отогнали нищих подальше от Чипсайда, чтобы те своими назойливыми приставаниями не испортили горожанам праздник.

За месяц до этого леди Кэтрин пригласила меня в свой дом на Чартерхаус-сквер. Мы встретились в гостиной, увешанной великолепными гобеленами. У окна, занятые вышиванием, расположились две фрейлины. Леди Кэтрин выглядела совсем не так, как в день нашей последней встречи. На ней был пышный наряд: коричневое шелковое платье с вышитым цветочным узором, рубиновое ожерелье на шее, а золотисто-каштановые волосы украшал французский чепец, усыпанный жемчугом. Для ее высокого роста рот и подбородок были непропорционально малы, чтобы назвать их красивыми. Но в целом выглядела она величественно и, несмотря на это, доброжелательно и дружелюбно.

Я глубоко поклонился.

— Позвольте поздравить вас с помолвкой, миледи, — проговорил я.

Она слегка кивнула в знак признательности, и я ощутил в ней необыкновенную твердость. Твердость, без которой не обойтись человеку, принявшему нелегкое решение и готовому до конца сыграть свою роль на зловещих подмостках королевского двора.

— Мне известно, что вы спасли мне жизнь, мастер Шардлейк, — произнесла она своим глубоким голосом, — и ради этого прошли через жестокие испытания и претерпели немыслимые муки.

— Я с готовностью шел на это, миледи, — ответил я, думая о том, понял бы Кантрелл, увидев ее ближе, насколько сильно отличается эта женщина от того образа, что создало его безумное воображение.

И решил: нет, он бы этого не понял.

Леди Кэтрин одарила меня теплой улыбкой.

— Мне также известно, что к вам наведывался лорд Хартфорд и предлагал вам остаться в мире политики, однако вы ответили отказом. Что ж, в этом я вас понимаю. Я хочу, чтобы вы знали одно, мастер Шардлейк: я никогда не обращусь к вам с какими-либо просьбами, но если вам когда-нибудь понадобится друг, или услуга, или что-нибудь другое из того, что вскоре будет в моей власти, вам нужно только попросить об этом.

За все те годы, что я имел дело с королевским двором, никто и никогда не предлагал мне поддержки, не попросив чего-то взамен.

— Благодарю вас, миледи, — ответил я, — вы очень добры. Я с радостью сохраню ваши слова в своем сердце.

Она опять улыбнулось, но вся ее высокая стройная фигура продолжала оставаться напряженной.

— Я буду наблюдать за вами с расстояния, и не для того, чтобы просить вас об услуге, а для того, чтобы предоставить ее вам, если в этом когда-нибудь возникнет необходимость.

Она протянула мне тонкую руку, унизанную кольцами, я склонился и почтительно поцеловал ее.

— Теперь у короля будет шестая жена. — Слова Барака вывели меня из задумчивости. — А я не могу разобраться даже с одной.

— Не ставь крест на своей семье, — ответил я. — Еще не все потеряно.

— Мне почему-то кажется иначе, но я все равно не оставлю попыток вернуть Тамазин.

Он уже несколько раз был на кухнях дворца в Уайтхолле, умолял Тамазин простить его и вернуться. Простить-то его она простила, а вот возвращаться не хотела, по крайней мере пока. Но пообещала хранить ему верность, сколько бы слуг и придворных ни проявили к ней интерес. Я подозревал, что Тамазин хочет заставить Барака понять, насколько она для него важна, невзирая на все несходство их характеров, и что при любых обстоятельствах он должен воспринимать ее как равную себе.

А в моей душе поселилась глубокая грусть, потому что Дороти так и не вернулась в Лондон. Несколько недель назад она прислала мне письмо, в котором сообщала, что приобрела маленький домик в Бристоле, рядом с тем местом, где жила невеста ее сына. Ее письмо заканчивалось так:

«Что до нас с тобой, то я знаю, какие чувства ты испытываешь по отношению ко мне — те же самые, которые, вероятно, жили в твоей душе на протяжении долгих лет и ожили после смерти Роджера. Ты вел себя как благородный человек, Мэтью, ты просто не мог иначе, будучи таким, каков ты есть, и, я думаю, решение найти и покарать убийцу ты принял не только ради Роджера, но и из-за меня.

И все же я знаю, что никогда больше не выйду замуж. Я просто не смогу. Двадцать счастливых лет, прожитых с Роджером до того дня, как то злобное существо забрало его жизнь, — это великое счастье для любой супружеской пары. Повторный брак с кем бы то ни было стал бы лишь слабым подобием первого, и это не пошло бы на пользу никому.

Прости меня и когда-нибудь приезжай в гости».

Я не просил ее выйти за меня замуж, хотя и собирался это сделать, и она предугадала это. Ехать в Бристоль, чтобы проведать ее, я не хотел, по крайней мере в обозримом будущем. Это было бы слишком мучительно для меня.

Мы проехали верхнюю часть Баклсбери, и я подумал о Гае, сидящем в своей лавке. Наша дружба возобновилась, но временами я ощущал в нем некоторую замкнутость и задумывался над тем, сможет ли он снова в полной мере доверять мне, как доверял в прошлом.

— Удалось получить новые пожертвования на больницу? — поинтересовался Барак.

— Немного. Дело пошло бы более споро, если бы казначей Роуленд в большей степени поддерживал меня. Он так и не простил меня за то, как резко я обошелся с ним, когда в тот злополучный день он помешал тебе поймать Кантрелла. Очень жаль. Если бы он разослал членам адвокатского братства послание с призывом жертвовать на благое дело, они сразу бы раскошелились, и при этом каждый, желая выглядеть более щедрым, нежели его собратья по цеху, жертвовал бы немало.

Барак покачал головой.

— Значит, бедняки должны страдать только потому, что какая-то старая надутая задница обиделась на то, что с ней обошлись недостаточно почтительно. Что ж, в этом мире ничего не меняется.

— Боюсь, что ты прав.

— Наступит день, когда беднота устанет терпеть и распорядится по-своему, — мрачно предрек он и, усмехнувшись, спросил: — А у Билкнэпа вы денег не просили?