Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

и заняла она не один месяц. Фотографии, одна за другой, крепились с помощью клейкой ленты к большой чертежной доске и калькировались. Скалькированный чертеж как можно аккуратнее переносился на плотный ватман. Затем, тщательно и не спеша, я прорисовывал «невидимые» части символов, восполняя пробелы. Закончив свой труд, я переплел листы в формате ин-фолио — и приступил к их изучению. Я восстановил более половины символов — которые, самоочевидно, были увеличены вчетверо. И теперь, в ходе скрупулезного детективного «расследования» я смог дорисовать почти все оставшиеся знаки.

Только тогда, спустя десять месяцев кропотливых трудов, я позволил себе задуматься о главной своей цели — о расшифровке кода.

С чего начинать и как к нему подступиться — я понятия не имел. Символы восстановлены — но что они такое? Я показал несколько листов одному своему коллеге, который написал книгу о дешифровке древних письменностей. Он сказал, что знаки отчасти похожи на египетские иероглифы позднего периода — когда все сходство с «картинками» исчезло. Я убил целый месяц, идя по этому ложному следу. Но судьба мне покровительствовала. Мой племянник собирался обратно в Англию и попросил меня ссудить ему фотографии нескольких листов рукописи Войнича. Мне крайне не хотелось делиться снимками, но отказать я не мог. Я по-прежнему хранил свою работу в глубоком секрете, оправдываясь про себя тем, что всего-навсего опасаюсь, как бы кто не украл мои идеи. Наконец я решил, что лучший способ не дать Джулиану заинтересоваться моими занятиями — это не создавать вокруг них шумиху. Так что за два дня до его отъезда я вручил ему фотографию одной из страниц и в придачу мою реконструированную версию другой страницы. Отдал как бы между делом, словно этот вопрос меня нимало не занимал.

Десять дней спустя я получил от Джулиана письмо — и мысленно себя поздравил, ибо в решении не ошибся. На борту корабля он подружился с молодым представителем Арабской культурной ассоциации: он ехал в Лондон, где ему предстояло вступить в должность. Однажды вечером, волею случая, Джулиан показал ему фотографии. Страница оригинала ничего собеседнику не говорила; но при виде моей «реконструкции» он тут же воскликнул: «Да это же какая-то разновидность арабского!» Нет, не современного арабского; прочесть текст юноша так и не смог. Однако ж он нимало не сомневался, что рукопись была создана на Среднем Востоке.

Я кинулся в университетскую библиотеку, отыскал арабский текст. Одного взгляда на него хватило, чтобы убедиться: араб был прав. Тайна рукописи Войнича разгадана: по всей видимости, это и впрямь средневековый арабский язык.

Две недели ушло у меня на то, чтобы научиться читать по-арабски: хотя, конечно же, понимать я ничего не понимал. Я приготовился вплотную засесть за изучение языка. Если заниматься по шесть часов в день, то, по моим подсчетам, месяца через четыре я заговорю по-арабски вполне бегло. Однако ж необходимость в этом труде отпала сама собою. Ибо едва я овладел алфавитом в достаточной степени, чтобы переписать несколько фраз английскими буквами, как осознал, что текст написан не на арабском, а на смеси латыни и греческого.

Первой моей мыслью было: кто-то здорово постарался, чтобы сокрыть свои мысли от посторонних глаз. Но я тут же осознал, что это предположение излишне. Ведь в Средние века арабы считались самыми умелыми врачами в Европе. Если арабский доктор взялся увековечить на пергаменте некий текст, так скорее всего, он бы писал по-латыни или по-гречески, используя арабский алфавит!

Я так разволновался, что не мог ни есть, ни спать. Моя экономка твердила, не переставая, что мне необходим отпуск. Я решил последовать ее совету и отправиться в морское путешествие. Я вернусь в Бристоль, повидаюсь с семьей, возьму рукопись с собою на корабль — где никто меня не потревожит и я смогу работать весь день.

Два дня спустя после отплытия я узнал название рукописи. Титульного листа не хватало, но на четырнадцатой странице встретилась ссылка не иначе как на произведение как таковое. И называлось оно «Некрономикон».

На следующий день я сидел в коктейль-баре отеля «Алгонкин» в Нью-Йорке, потягивая мартини в ожидании обеда, как вдруг заслышал знакомый голос. Это оказался мой старый приятель Фостер Деймон из Брауновского университета, что в Провиденсе. Мы познакомились много лет назад, когда он собирал фольклорные песни в Виргинии; я восхищался его собственными стихотворениями, равно как и исследованиями творчества Блейка, так что с тех пор мы общались довольно близко. Я был страшно рад повстречать его в Нью-Йорке. Он тоже остановился в «Алгонкине». Естественно, мы отобедали вместе. В разгар трапезы Фостер полюбопытствовал, над чем я сейчас работаю.

— Ты когда-нибудь слышал про «Некрономикон»? — с улыбкой спросил я.

— Еще бы!

— Правда? Где же? — вытаращился на него я.

— Да это ж из Лавкрафта. Ты разве не его имел в виду?

— Кто такой, ради всего святого, этот Лавкрафт?

— Ты разве не знаешь? Один из наших местных писателей, уроженец Провиденса. Умер лет тридцать назад. Неужто ты никогда не слышал этого имени?

В душе пробудилось смутное воспоминание. Когда я осматривал особняк миссис Уитмен в Провиденсе — я тогда работал над книгой «Тень Эдгара По», — Фостер вскользь упомянул про Лавкрафта, примерно в таком ключе: «Тебе непременно нужно его прочесть. Он — лучший из американских авторов, когда-либо работавших в жанре “хоррор” со времен По». Помню, я ответил, что по мне так это звание по праву принадлежит Бирсу, и выбросил имя из головы.

— Ты хочешь сказать, что название «Некрономикон» действительно встречается у Лавкрафта?

— Я в этом абсолютно уверен.

— А откуда, как ты думаешь, Лавкрафт его взял?

— Я всегда полагал, что сам придумал.

У меня тут же пропал всякий аппетит. И кто бы мог ожидать подобного сюрприза? Мне казалось, я — первый человек, кому посчастливилось прочесть рукопись Войнича. Или — не первый? Как насчет тех двух ученых XVII века? Что, если один из них расшифровал документ и упомянул его название в своих собственных сочинениях?

Вывод напрашивался один: первым делом прочесть Лавкрафта и выяснить, не подвела ли Фостера память. Я вдруг осознал: я молюсь про себя, чтобы мой друг ошибся. После обеда мы доехали на такси до Гринвидж-Виллидж, где я и отыскал томик рассказов Лавкрафта в мягкой обложке. Уже на выходе Фостер пролистал книгу и ткнул пальцем в нужное место:

— Вот оно. «Некрономикон», за авторством безумного араба Абдула Альхазреда.

Так и есть, никаких сомнений! В такси, по пути в отель, я пытался не показать, насколько расстроен. Но по приезде вскорости извинился, распрощался и