Графиня де Монсоро - Александр Дюма
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слава!
– Поужинаем, – сказал принц, – я не ел с самого утра.
В одно мгновение герцога окружила вся челядь, которую он – властитель провинции Анжу – держал в своем дворце в Анжере. Из всех этих слуг лишь самые главные знали своего господина в лицо.
Затем наступила очередь городских дворян и дам.
Прием продолжался до полуночи.
В городе устроили иллюминацию, на улицах и площадях палили из мушкетов, был приведен в действие соборный колокол, и порывы ветра доносили до Меридора эти традиционные звуки ликования добрых анжуйцев.
Когда мушкетная пальба на улицах несколько поутихла, когда удары колокола стали реже, когда передняя замка опустела, когда Бюсси и герцог Анжуйский остались наконец одни, герцог сказал:
– Поговорим.
Проницательный Франсуа уже заметил, что с момента их встречи Бюсси относится к нему с гораздо большей предупредительностью, чем обычно. С присущим ему знанием света, принц решил, что Бюсси, по всей вероятности, оказался в затруднительном положении, а значит, при некоторой доле хитрости, можно из этого извлечь пользу для себя.
Но у Бюсси было время подготовиться, и он держался уверенно.
– Поговорим, монсеньор, – ответил он.
– Когда мы виделись с вами в последний раз, – сказал принц, – вы были тяжело больны, мой бедный Бюсси!
– Это правда, монсеньор, – подтвердил молодой человек, – я был тяжело болен и спасся почти чудом.
– В тот день при вас находился какой-то лекарь, – продолжал принц, – чересчур озабоченный вашим здоровьем, как мне показалось, потому что он набрасывался на всех, кто приближался к вам.
– И это тоже правда, монсеньор, мой Одуэн меня очень любит.
– Он строго-настрого запретил вам вставать с постели, не так ли?
– Чем я был возмущен до глубины души, как ваше высочество могли убедиться сами.
– Но, – сказал герцог, – коли это вас так возмущало, вы могли бы послать медицину ко всем чертям и отправиться со мной, как я вас о том просил.
– Проклятие! – воскликнул Бюсси, на сотню ладов вертя и крутя в руках свою аптекарскую шляпу.
– Но, – продолжал герцог, – так как речь шла о серьезном деле, вы побоялись подвергнуть себя опасности.
– Простите? – переспросил Бюсси, одним ударом кулака нахлобучивая все ту же шляпу до самых глаз. – Мне послышалось, мой принц, вы сказали, что я побоялся подвергнуть себя опасности?
– Да, я так сказал, – ответил герцог Анжуйский.
Бюсси вскочил со своего стула.
– Тогда, значит, вы солгали, монсеньор, – воскликнул он, – солгали самому себе, слышите! Потому что вы сами не верите ни слову, ни единому слову из того, что сказали. У меня на теле двадцать шрамов, они свидетельствуют, что я не раз подвергал себя опасности и никого не боялся. И, клянусь честью, я знаю немало людей, которые не смогли бы сказать того же о себе и тем более доказать это.
– У вас всегда наготове неопровержимые доводы, господин де Бюсси, – возразил герцог, бледный и очень возбужденный. – Когда вас обвиняют, вы стараетесь перекричать упреки и воображаете, что это доказывает вашу правоту.
– О нет, я не всегда прав, монсеньор, – возразил Бюсси, – и хорошо это знаю, но я так же хорошо знаю, в каких случаях я не прав.
– В каких же это случаях? Скажите, сделайте милость.
– В тех, когда я служу неблагодарным людям.
– По чести, сударь, мне кажется, что вы забываетесь, – сказал принц, внезапно поднимаясь с тем видом достоинства, который он умел принимать в случае нужды.
– Возможно, я забываюсь, монсеньор, – сказал Бюсси, – поступите раз в жизни так же: забудьтесь или забудьте меня.
При этом Бюсси сделал два шага к выходу, но принц оказался проворней и загородил собою дверь.
– Станете ли вы отрицать, сударь, – спросил он, – что в тот день, когда вы отказались выйти из дому со мной, вы через минуту вышли сами?
– Я, – ответил Бюсси, – никогда ничего не отрицаю, монсеньор, разве что в тех случаях, когда у меня хотят вынудить признание.
– Тогда объясните мне, почему вы настаивали на том, чтобы остаться дома.
– Потому, что у меня были дела.
– Дома?
– Дома или в другом месте.
– Я полагаю, что, когда дворянин состоит на службе у принца, главными его делами являются дела этого принца.
– Так кто же, как правило, занимается вашими делами, монсеньор, если не я?
– Я с этим не спорю, – ответил Франсуа, – обычно вы мне верны и преданы, скажу даже больше: я извиняю ваше дурное настроение.
– Вот как? Вы очень добры.
– Да, извиняю, потому что у вас есть некоторые основания сердиться на меня.
– Вы признаете это, монсеньор?
– Да. Я обещал вам опалу для господина де Монсоро. Вы, кажется, его сильно недолюбливаете, господина де Монсоро?
– Я? Совсем нет. Я нахожу, что у него отталкивающая физиономия, и хотел бы, чтобы он убрался подальше от двора и не мозолил бы мне глаза. Вам же, монсеньор, вам, напротив, его физиономия по душе. О вкусах не спорят.
– Что ж, раз единственное оправдание тому, что вы дулись на меня, как избалованный, капризный ребенок, состоит в этом, я скажу вам: вы были не правы вдвойне, когда не пожелали идти со мной, а после моего ухода вышли и стали совершать никому не нужные подвиги.
– Я совершал никому не нужные подвиги, я?! Сию минуту вы обвиняли меня в том, что… Послушайте, монсеньор, будем же последовательными. Какие это подвиги я совершил?
– Совершили, совершили. Я понимаю, что вы не любите господина д’Эпернона и господина де Шомберга. Я их тоже не люблю и более того – не выношу, но нужно было ограничиться нелюбовью и дождаться удобного момента.
– Ого! – сказал Бюсси. – Что вы этим хотите сказать, монсеньор?
– Убейте их, черт побери! Убейте обоих, убейте всех четырех, я вам буду за это только признателен, но не злите их, особенно когда сами вы потом исчезаете, а они срывают свою злость на мне.
– Ну хорошо, что же я ему сделал, этому достойному гасконцу?
– Вы имеете в виду д’Эпернона, не так ли?
– Да.
– Ну так вот, по вашему наущению его побили камнями.
– По моему наущению?!
– И самым отменным образом, так что камзол его был превращен в лохмотья, плащ разодран на куски и он возвратился в Лувр в одних штанах.