Скала Прощания - Тэд Уильямс

Ветер набирал силу. Потоки дождя обрушивались вниз, превращаясь в каскады золотых искр, когда пролетали через пространство, освещенное фонарем, и снова исчезали в темноте. Грохотал гром.

— Пойдемте хотя бы под навес, леди Мария, — кричал Аспитис, — или мы оба схватим какую-нибудь ужасную болезнь! — Он провел ее вперед, где была натянута полосатая парусина, гудящая на сильном ветре. Рулевой в развевающемся плаще поклонился, когда они нырнули под навес, но крепко держал штурвал. Они уселись на куче подмокших ковров.

— Спасибо, — сказала Мириамель. — Вы очень добры. Так глупо с моей стороны доставлять вам столько беспокойства.

— Меня беспокоит лишь одно: не оказалось бы лекарство страшнее самой болезни, — заметил Аспитис. — Если бы мой врач узнал об этом, он тут же приставил бы мне пиявок от мозговой горячки.

Мириамель рассмеялась и тут же вздрогнула. Несмотря на холод, от резкого морского воздуха ей сразу стало лучше. Она больше не чувствовала, что вот-вот упадет в обморок; более того, она настолько взбодрилась, что даже не возразила, когда граф Эдны и Дрины обвил ее плечи заботливой рукой.

— Вы странная, но очень интересная молодая женщина, леди Мария, — прошептал граф Аспитис, едва слышно за ревом волны. Его теплое дыхание приятно щекотало ее холодное ухо. — Я чувствую в вас какую-то тайну. Неужели все селянки так полны притягательной силы?

Мириамель совершенно растерялась от трепета, наполнившего все ее существо: страх и возбуждение опасно смешивались в ней.

— Не надо, — произнесла она наконец.

— Не надо чего, Мария? — Шторм бушевал и ревел, а прикосновение Аспитиса было таким волнующим.

Перед ней возникали беспорядочные образы, которые приносил этот бурный ветер: холодное, отчужденное лицо отца, криво улыбающийся юный Саймон, берега Эльфевента, мелькание света и тени… Кровь горячо стучала в ушах.

— Нет, — сказала она, высвобождаясь из объятий графа. Она выбралась из-под тента и смогла, наконец, выпрямиться. Мокрый ветер хлестал ее по лицу.

— Но, Мария…

— Спасибо за прекрасный ужин, граф Аспитис. Я вам доставила массу хлопот и прошу за это прощения.

— Вам совершенно не за что извиняться, леди.

— Тогда я желаю вам спокойной ночи, — она постояла на сильном ветру, потом двинулась нетвердыми шагами по раскачивающейся палубе, затем, держась за стену каюты — к трапу, ведущему вниз, в узкий коридор. Она ступила через дверь в каюту, которую делила с Кадрахом. Мириамель стояла в темноте, прислушиваясь к ровному шумному дыханию монаха и радовалась, что он не проснулся. Через несколько мгновений она услышала стук сапог Аспитиса по трапу, дверь его каюты отворилась и закрылась за ним.

Мириамель долго стояла, прислонившись к двери. Сердце ее билось так, будто она пряталась ради спасения жизни.

Это любовь? Страх? Какими чарами околдовал ее этот златовласый граф, что она чувствует себя диким загнанным зверем?

Мысль о том, чтобы лечь в постель и попытаться заснуть, когда Кадрах храпит на полу, была невыносимой. Она слегка приоткрыла дверь и прислушалась, затем выскользнула в коридор и снова на палубу. Несмотря на хлещущий дождь, шторм, казалось, немного улегся. Палуба по-прежнему ныряла так, что ей пришлось держаться за ванты, хотя море стало значительно спокойнее.

Ее привлекла тревожная, но все же притягательная мелодия. Песня свивалась и развивалась, прошивая бурную ночь, как серебряно-зеленая нить. Она была то мягкой и нежной, то пронзительно громкой, но эти перемены были так плавны, что невозможно было уловить, что происходило за миг до этого, или понять, как может происходить или даже существовать что-то иное, нежели то, что происходит сейчас.

Ган Итаи сидела, скрестив ноги, на полубаке, голова была откинута так, что капюшон свободно лежал на плечах, а белые волосы трепал ветер. Глаза ее были закрыты. Она раскачивалась, как будто ее песня была быстрой рекой, отнимавшей все ее силы.

Мириамель натянула свой капюшон и устроилась у стены каюты, чтобы послушать.

Песня ниски продолжалась, наверное, час, плавно меняя тона, размеры. Порой ее льющиеся в ночь слова казались стрелами, пущенными вперед, чтобы сверкать и жалить, порой — собранием драгоценных камней, ослепляющих своими жгучими красками. Через все это проходила мелодия, более глубокая и постоянно присутствующая, — мелодия, которая рассказывает о мирных зеленых глубинах, о сне и о наступлении тяжелой, успокоительной тишины.

Мириамель очнулась, как будто ее встряхнули. Когда она подняла голову, то увидела перед собой Ган Итаи, которая с любопытством смотрела на нее со своего поста. Теперь, когда ниски кончила петь, рев океана казался монотонным и бесцветным.

— Что ты здесь делаешь, дитя?

Мириамели стало как-то неловко. Она никогда раньше не бывала так близко к поющей ниски. У нее было чувство, что она подсмотрела что-то интимное.

— Я вышла на палубу подышать. Я ужинала с графом Аспитисом, и мне стало плохо. — Она набрала побольше воздуха, чтобы подавить дрожь в голосе. — Ты так чудно поешь.

Ган Итаи хитро улыбнулась:

— Это так, иначе «Облако Эдны» не могло бы совершить столько благополучных рейсов. Иди сюда, посиди и поговори со мной. Я могу пока не петь, а поздние вахты так одиноки.

Мириамель вскарабкалась наверх и уселась рядом с ниски.

— Ты устаешь от пения? — спросила она.

Ган Итаи тихо рассмеялась:

— Мать устает, когда растит детей? Конечно, но это как раз то, чем я занимаюсь.

Мириамель украдкой взглянула на морщинистое лицо Ган Итаи. Глаза ниски пристально смотрели из-под белых бровей на водяные брызги и вздымающиеся валы.

— Почему Кадрах называет вас тинук… — она старалась вспомнить слово.

— Тинукедайя. Потому что это мы и есть — Дети Океана. Твой опекун — образованный человек.

— Но что это значит?

— Это значит, что мы всегда жили на океане. Даже в далеком Саду мы всегда обитали на краю земли. Только прибыв сюда, некоторые дети мореходов изменились. Некоторые совсем покинули море, что мне не дано понять. Это все равно, что перестать дышать и утверждать, что так жить очень хорошо, — она покачала головой и поджала тонкие губы.

— А откуда вы происходите?

— Мы издалека. В Светлом Арде мы недавно.

Мириамель посидела, задумавшись.

— Ниски всегда казались мне похожими на враннов. Вы на них очень похожи.

Смех Ган Итаи был шелестящим.

— Я слышала, — сказала она, — что несмотря на различие, некоторые звери становятся похожими друг на друга, потому что у них одинаковый образ жизни. Возможно, вранны, как и тинукедайя, слишком долго склоняли головы, — она снова рассмеялась, но этот смех не показался Мириамели счастливым. — А ты, дитя, — спросила ниски, — теперь твоя очередь отвечать на вопросы. Что привело тебя сюда?