Киномания - Теодор Рошак

— И как долго, по-вашему, может продолжаться такое сотрудничество?

Он неопределенно покачал головой.

— Трудно сказать.

— Недели? Месяцы?

— …трудно сказать.

— Годы? Вы говорите о сроке в несколько лет? Серьезное научное исследование? Вы это имеете в виду?

— Возможно.

Он хоть отдает себе отчет, что мне его слова как нож острый.

— Эдуардо, сколько лет вы состоите в Oculus Dei?

— Около двадцати. А что?

— И за все это время вы не опубликовали ни строчки по данному предмету, так?

— У меня горы записок, я многие годы занимался изысканиями, — оправдывающимся тоном сказал он, — Я готов предоставить вам все эти материалы.

— Я не собираюсь тратить двадцать лет жизни на подготовку к написанию научного труда. Откровенно говоря, я предпочту показаться смешным в глазах общественности.

Он согласно кивнул.

— Я понимаю ваше нетерпение. Признаю, мой подход довольно медлителен. Но я, видите ли, считал необходимым исследовать все тщательно, находя убедительное подтверждение для каждого пункта. Я не хотел стать еще одним Розенцвейгом.

Я поднялся и принялся ходить по комнате, не скрывая своего раздражения.

— Не знаю. Не знаю. Я не могу бесконечно долго хранить это в себе.

— Понимаю, — сказал он, пытаясь меня успокоить. — Но есть смысл тщательно планировать то, что мы делаем, — только так мы добьемся максимального эффекта. Например, вам может представиться уникальная возможность, которой я бы не стал пренебрегать.

— Что вы хотите сказать?

— Подобраться поближе к сиротам, войти в их мир.

— Каким образом?

— Им нужна ваша помощь с Саймоном. А они за это дают вам возможность разговаривать с парнем, сами что-то рассказывают.

— Они большей частью водят меня по кругу.

— Да, но с каждым кругом вы узнаете что-то новое, не правда ли? Они, возможно, считают, что водят вас за нос, а вы тем не менее обнаруживаете факт там, тайну здесь. А я помогу вам разобраться в собранной информации… — Внезапно он загорелся еще сильнее, подался вперед в своем кресле. — Джон, я верю, что вас могут даже допустить в Альби, если только вы правильно разыграете свои карты.

— В Альби?

— Вы будете работать в тылу врага. Вы бы смогли еще раз попасть в Цюрих, к доктору Биксу. Вы бы смогли узнать гораздо больше, чем это удавалось кому-либо из посторонних. Ваша экскурсия по цюрихскому приюту с доктором Биксом — вы хоть понимаете, что это нечто из ряда вон? Сомневаюсь, что такое случалось раньше. А некоторые из книг, что давал вам брат Юстин из своей личной библиотеки, неизвестны за пределами круга сирот. Кто знает, что еще вам станет известно со временем?

— Послушайте, Эдуардо, я ученый, а не шпион. И вообще, что я должен искать? Что еще нужно узнавать? Все это есть в моей статье, разве нет?

Анджелотти снова откинулся к спинке кресла, стараясь сдержать свой пыл.

— А если бы я сказал вам, мой друг, что все раскопанное вами к настоящему времени, вся эта удивительная история сирот, их выживание, их связи с кино — все это только частица того, что еще предстоит узнать? Вершина айсберга, не больше. Вам это никогда не приходило в голову?

Я и вида не подал, что он застал меня врасплох.

— Да, приходило.

— Понимаете, Джон, именно поэтому мы в Oculus Dei и продвигались медленнее, чем мог вынести бедный Розенцвейг. Потому что еще столько всего нужно вытащить на свет божий.

— Но что? Что именно?

Он загадочно улыбнулся, потом вдруг сказал:

— Баклажан в пармезане. Лучший в Нью-Йорке, — Он встал и показал рукой в направлении кухни. Я взглянул на свои часы. Что — уже обед? — Надеюсь, вы не возражаете против вегетарианской еды?

— Не возражаю.

— Отлично. Вы получите удовольствие — гарантирую.

Распаковав покупки и разложив их на столе, Анджелотти превратился в настоящий вулкан активности — голодный человек, готовящийся к пиру. За мой счет он соорудил роскошное угощение. Масса дорогих итальянских закусок в маленьких картонных коробочках и главное блюдо, которое он сунул в духовку.

— Салат? — спросил он, — Итальянская приправа просто великолепна.

— Да, да.

— Тогда, может, вы не будете возражать? — Он усадил меня за работу — нарезать латук, томаты, красный перец. Я взялся за дело, а он принялся накрывать на стол, напевая что-то под нос. Из одного из пакетов он вытащил маленькие темные бутылочки и постукал одну об другую, приглашая меня, — Немецкое пиво. Мое любимое. Вы присоединитесь?

Я сказал — да. Я готов был сказать «да» в ответ на что угодно. Мои мысли были заняты отнюдь не едой; я спрашивал себя — как такое возможно?

— У вас довольно экстравагантные вкусы, — сказал я, глядя, как он раскладывает на блюде огромные оливки и артишок.

Он молитвенно сложил руки, словно вымаливая прощение.

— Я себе позволяю такую слабость, когда выполняю специальное задание.

— Что это за специальное задание?

Несколько мгновений он смотрел на меня странным, пустым взглядом.

— Да вы, конечно же, мой друг. Я надеюсь, что наше знакомство принесет великолепные плоды.

— Это как-то связано с две тысячи четырнадцать?

Он тут же прекратил суетиться и напевать.

— В самую точку. Две тысячи четырнадцать — это ответ на тот единственный вопрос, который вы еще не задали. Самый очевидный из всех. Меня не удивляет, что вы его не подняли. Нет сомнения, вы полагаете, что ответа на него не существует. Но он есть. И я его знаю. Или, по крайней мере, часть ответа. А пока его нет, ваше исследование будет неполным. Вы знаете, что я имею в виду? Огромная дыра в самом ядре этой истории.

Я знал. Я спросил:

— Зачем? Зачем сироты делают это? Какую цель они преследуют?

— Именно.

— Поначалу я полагал, что они хотят весь мир обратить в свою веру. Они использовали кино, чтобы насаждать свою ересь.

Анджелотти улыбнулся со знающим видом.

— Но они, несомненно, преследуют совсем другие цели.

— Потому что это очень уж неосязаемо. Что за победа, если люди станут катарами и даже не будут догадываться об этом? Бессмыслица.

— В их планы не входит обращать мир, Джон. Они, возможно, фанатики, но вовсе не глупцы. И в любом случае у них нет для этого времени. Сколько народу они могут обратить до две тысячи четырнадцатого?

— …так это год?

— Вы не знали?