Холм псов - Якуб Жульчик

Можешь ли ты вообще предполагать, что случится, когда ты туда доберешься?

Есть ли у тебя с собой хотя бы что-то, что можно использовать как оружие? Нет, у тебя есть гигиенические салфетки, телефон и зажигалка.

Сейчас ли следовало свернуть в лес? Или, возможно, через двести метров?

Когда ты видишь подвешенный в конце дороги свет, думаешь, что у тебя остановится сердце. В воздухе висит цифра. Это пометка флуоресцентной краской. Белизна бревен, уложенных в пирамиду у дороги, были они тут, когда вы шли здесь в последний раз? Ты и правда не могла подождать Гжеся?

Из хороших новостей: у тебя все еще есть связь на телефоне. Одна полоска.

Человек всегда уверен, что зло случается в темноте. Это генетическая память, впечатанная в самое дно мозга. Невозможно совершенно сбежать от этого, особенно кому-то, кто вырос в полукилометре от электростанции Секерки. Ты не можешь убежать от этого, хотя и знаешь, что истинное зло может не прятаться. Ему не нужно.

Они делали это посреди белого дня, всегда в тринадцать часов, сказал Кирилл. И хотя мужчина, который на несколько минут впустил ее на ту виллу на Саской Кемпе, сделал это поздней ночью, нетрудно было представить все это при свете дня. Кирилл был прав, на втором этаже напротив окна висела копия «Танца в Буживале» Ренуара. Но зло было не только в комнате с картиной, зло было всюду, на всех этажах.

– Я совершенно не знаю, что тут происходит, – сказал мужчина, который открыл ей тогда дверь, седой и хрупкий, как старая птица, в большой черной куртке с большим логотипом охранной фирмы – это было смешно и немного печально, поскольку он не выглядел тем, кто сумеет защититься хоть от чего-то.

Теперь в лесу под ногами поскрипывает иней. Дыхание вырывается клубами, заслоняя поле зрения, вставая вокруг. Ты рассчитываешь на память, но страх отбирает ее у тебя. Там и правда что-то было, но что?

Тогда, на Саской Кемпе, на вилле того, что Кирилл называл Клубом Винни Пуха, ты чувствовала это при входе, на кухне с мебелью из IKEA, с коробками чая и кофе на столе из ДВП и с одиноким, наполненным камнями электрическим чайником. Шкафчики были почти пустыми, несколько разрозненных тарелок и вилок, какая-то банка с белым порошком. Ты понюхала, взяла на палец – соль.

– Вы говорите, что это криминальное дело? – дед стоял за тобой, держал в руке фонарь, несмотря на включенный свет, и ты чувствовала, что он притворяется глупым, прижимая к груди тысячу злотых, которые получил за то, что открыл дверь.

В кухне не было ничего. Кроме холодильника. В холодильнике – несколько бутылок шампанского Moet & Chandon. И шоколадки, бельгийские.

– Это дорогое шампанское, – сказала ты самой себе, а дед ответил:

– Я в этом не разбираюсь, извините.

Теперь в лесу память говорит тебе: смотри на деревья. Что-то было прицеплено к одному из деревьев. И оно подсказывало, где ты должна свернуть.

Ты пытаешься просчитать в памяти, сколько вы шли. Но не помнишь. Тогда ты не думала о том, чтобы считать шаги.

Тогда, на Саской Кемпе, зло было в ванной, где на пластиковой полке около слива лежала куча неоткрытых маленьких шампуней и жидких мыл; и рядом с ванной, с гидромассажем, декорированной бурой линией камня и грязи в двух третях своей высоты, и в ящичках под мойкой, где высились стопки белых полотенец и халатов фротте. Обычно они снимали и делали это наверху, говорил Кирилл. Двое-трое человек и столько же мальчиков, реже – девочек, от восьми до тринадцати, не младше и не старше. Но порой развлечение переходило и в ванную, в сольном варианте, когда кто-то говорил, что хочет, чтобы его ангелочек его помыл. Зло обитало в ванной. Это была довольно симпатичная ванная. Белый кафель, вычищенный пол. Действительно симпатичная ванная.

Сейчас, в лесу, ты задумываешься, зачем ты вообще об этом думаешь. Зачем пытаешься убедить то зло, которое находится перед тобой, чтобы оно не подходило к тебе, потому что ты видела зло еще худшее. Зло – это зло. Оно находится во многих местах одновременно. Обретает множество форм. Зло – оно словно Святой Дух.

Лай собаки приводит к тому, что ты непроизвольно подпрыгиваешь и едва не спотыкаешься о выступающий из земли корень.

Лай, пока что единичный, напоминает тебе: смотри на деревья. Ты смотришь. Скоро, буквально через несколько шагов, находишь. Как ты могла забыть? Маленький крест на дереве, сбитый из двух планок. Под деревом – сгоревшая кладбищенская свечка. Теперь ты уже знаешь. Входишь глубже в лес. Собака лает снова. И снова.

Тогда, на Саской Кемпе, зло было на втором этаже. Пустые, без мебели комнаты. Ты словно осматривала сдающийся внаем дом. Много деревянных дверок, много ящичков, спрятанных в стене. Ты открывала эти ящички, хотя мужчина, который стоял за твоей спиной, сопел и фыркал, что, мол, нельзя. За дверками была пустота, пыль, один раз – электрические пробки. Чтобы добраться до зла, нужно пройти сквозь множество пустых комнат, подумала ты тогда.

Картина висела на втором этаже, напротив окна.

– Отчего это вас так интересует? – полюбопытствовал дед.

– Кто снимает дом? – спросила ты.

– Какая-то фирма, ну, тут каждый дом за какой-то фирмой – а что там за фирма, так я и не скажу, – ответил он. Все еще держал руку в кармане, в котором спрятал деньги.

Кровать, большая – словно в отеле, – занимала большую часть комнаты. Покрытая твердым, ровным, белым матрасом. Без покрывала, без постели. Ты машинально поискала пятна. Хоть чего-то. Смотрела в окно на улицу. Смотрела на пустые прикроватные тумбочки. Смотрела на белое платье и красный чепец, и на рыжие волосы женщины на картине, и на светло-желтую шляпу мужчины, который с ней танцевал.

А потом заглянула под кровать.

Сейчас в лесу ты знаешь, куда идешь. Собака лает как сумасшедшая. Ты видишь, все отчетливее видишь стены дома, ямы окон. Останавливаешься на миг. Гасишь фонарь. Ждешь собаку, пока та подбежит, чтобы кусать и рвать. Ты приседаешь, щупаешь руками землю, поднимаешь с нее что-то, что выглядит как толстая палка. Чувствуешь ее холод через перчатку.

Еще пара шагов вперед. Ты вспоминаешь, что было внутри дома этого человека. Образа Богоматери, свечи, мотыги, лопаты, грабли. Вспоминаешь детей. Делал ли он все это при детях?

Тогда, на Саской Кемпе, под кроватью была пыль в толстых скрутках, никогда и никому неохота засовывать пылесос слишком глубоко.

– Что вы делаете? – спросил дед. – Ну, уважаемая, что вы делаете?

– Спокойно, – сказала ты ему, и тогда он на миг успокоился.

Ты сунула правую руку под кровать, чтобы вынуть это, аккуратно поймать двумя пальцами, придвинуть к себе, а когда ты это увидела, то замерла, села, прижалась к стене.

– Что случилось? – спросил дед.

Ты покачала головой. Чувствовала, что стала белее снега.

У них всегда было вдоволь игрушек, наручников, вещичек из секс-шопов, но не только из секс-шопов, были у них и маленькие гвоздики, пинцеты, рыболовные крючки, были у них всякие вещи, но сейчас – наверняка там их уже нету, говорил Кирилл. Наверняка ничего там уже нет. Ничего не найдешь, говорил он. Нет и шанса. Они знают, что делают – и это хуже всего.