Ассасины - Томас Гиффорд

И убил Лебека. А потом выяснилось, что это совсем не тот человек.

А ему хоть бы что! Ни малейшего раскаяния.

Как можно?...

Может, все дело в войне? Ведь тогда шла война, она многое изменила. Прежние правила уже не действовали...

В конце концов я вышел из ванной и побрел к постели, лег, весь дрожа. Начал вспоминать Габриэль Лебек, смуглую ее кожу, округлые формы, понимая, что никогда ее больше не увижу. И одновременно страстно мечтая о том, чтобы она обвила меня сильными своими ногами, заставила погрузиться в себя, туда, где так тепло и безопасно... Я жаждал покоя и безопасности. Не так уж многого и требовал.

Можно ли чувствовать себя в безопасности на приеме у Инделикато? Вряд ли. Приглашения нам оставили у администратора гостиницы. Кардинал будет счастлив видеть нас у себя на вилле.

Завтра вечером.

* * *

Снова во сне ко мне пришла мама.

Все тот же старый сон.

Только на этот раз она оказалась ближе. Одета в тот же прозрачный халат или пеньюар, и сцена действия та же, за долгие годы я выучил ее наизусть. И она тянется ко мне, волосы встрепаны, на длинных пальцах с накрашенными ногтями поблескивают кольца, но на этот раз я вижу ее гораздо отчетливее, словно сняли одну из полупрозрачных занавесей, отделявших нас друг от друга.

Я растерялся и смутился, точно застиг ее в самый неподходящий момент, стал свидетелем чего-то очень личного, тайного и постыдного. Я не должен был оказаться здесь, и однако она знала, что я здесь, тянула ко мне руки, что-то говорила. Я чувствовал аромат гардении, ее духов, знакомых с детства, они запоминаются потом на всю жизнь, и еще улавливал в ее дыхании запах джина, мартини... И все это происходило впервые, прежде я не видел таких подробностей во сне... Вот она выбегает из спальни, за спиной виден желтоватый свет. Ночь, потому что на мне красный халат в клетку и пижама. Мне лет десять-двенадцать, и впервые я отчетливо слышу ее голос...

Прежде во сне я не различал слов. Сны всегда были отражением того, что засело в памяти, я помнил: что-то произошло, а потом забыл или просто подавил это воспоминание... Слова ее доносились словно издалека, она звала меня, повторяла мое имя, Бен, Бен, послушай меня, пожалуйста, Бен... Голос матери умолял, послушай меня, я же отстранялся от нее, в этот миг она вовсе не походила на ту маму, которую я знал и любил, женщину, совершенную во всех отношениях. Эта женщина пила, и плакала, и сжимала в руке платок, она умоляла о чем-то, звала меня, что-то ее напугало, возможно, поэтому голос у нее такой странный, надтреснутый... Бен, не убегай от меня, пожалуйста, дорогой, не надо, послушай...

Она звала и тянулась ко мне так настойчиво, и я приблизился и почувствовал, как она ухватила меня за руку, и пальцы у нее были такие сильные и заостренные, как птичьи когти. Как когти у той птицы, что я видел давным-давно, тельце насажено на прут железной изгороди, я видел испуганные глаза матери. И все смешалось в этом сне: птица, изгородь, надтреснутый голос мамы, ее рука, похожая на птичью лапку, тонкие косточки, комок перьев... А потом птица ожила и била крыльями, пытаясь слететь с железного прута, она умирала, а крылья все хлопали, трепетали беспомощно, и лапы вцеплялись в изгородь, и потом вдруг произошла метаморфоза, и птица превратилась... почему, почему? Наверное, потому, что это сон, подумал я. Птица превратилась в мужчину, ноги его болтались в воздухе. Он был весь черный, как та умирающая птица, он тоже умирал, фигура мужчины, черная на белом фоне, и тут я понял, кто это... Он умирал, он уже умер, и тело его колыхалось на ветру...

Отец Говерно.

В яблоневом саду. Но ведь я там никогда его не видел.

Зато увидел во сне. Почему? Я понятия не имел. Черт, ведь это же сон! Сон и еще нечто большее.

А потом я вдруг услышал собственный голос: Священник в яблоневом саду...

Прежде я никогда и никому этого не говорил, даже маме, то была запретная тема. Но я стоял и кричал эти слова маме прямо в лицо, и из глаз ее так и хлынули слезы, горестно покатились по щекам, и казалось, что лицо ее уменьшается, тает, точно я на глазах терял свою маму... И тут вдруг я услышал ее голос:

Ты, ты... ты сделал это... ты во всем виноват... ты... с самого начала... ты, только ты... я ничего не могла поделать... было слишком поздно... ты сделал это... бедный священник...

А потом она повернулась, побрела в спальню, затворила дверь.

Я стоял в коридоре, было жутко холодно и темно. Я весь дрожал и проснулся в постели, в гостиничном номере в Риме, весь в поту, дрожащий и разбитый. Тридцать лет я мучился этим сном, все эти годы пытался расслышать хоть слово из того, что она говорит, силился увидеть и понять, что происходит.

И вот теперь понял все. Все узнал.

Лучше бы не знал.

Мама дала понять, что это я виноват в том, что случилось с отцом Говерно.

Все это как-то связано. Отец Говерно, Вэл, все остальное. Почему Вэл так вдруг заинтересовалась Говерно перед самой смертью?...

И разве я был тут виноват?

* * *

Стук в дверь раздался часа в три ночи, и я лежал, пытаясь сообразить, снится он мне или нет. Потом поднялся и открыл дверь. На пороге стояла сестра Элизабет, как раз собиралась постучать еще раз. Я спросил, знает ли она, который теперь час.

— Неважно. А сколько сейчас?

— Три ночи. Начало четвертого.

— Ничего, не страшно. Как-нибудь переживешь. Дай же мне пройти.

На ней был плащ, промокший от дождя, на волосах блестели капли воды. Из-под плаща виднелся воротничок черной водолазки, на ногах туфли на резиновой подошве, тоже мокрые. Она проскользнула мимо меня в комнату. Впечатление такое, словно она спешит куда-то, но я знал, что оно обманчиво, просто она была страшно энергичная по природе своей.

— Зачем ты здесь? Что случилось?

— Не могу допустить, чтобы между нами и дальше продолжалась вся эта грызня и неразбериха. Нам надо поговорить, прежде чем все запылает синим пламенем. Весь мой мир рушится, Бен. Нет, нет, только не перебивай! Мы только что поссорились, и мне стало от этого еще хуже. Так что позволь объяснить, что я имею в виду. И не произноси ни слова, а лотом я задам тебе один, самый главный вопрос.

Я кивнул.

— Почва уходит из-под ног, я чувствую, прежняя моя жизнь кончилась. Думаю, что Вэл собиралась уйти из Ордена. Выйти замуж за Локхарта. Знаю, какие чувства она к нему испытывала, думаю, что те же, что и я к тебе... И меня это страшно тревожит. И моя вера в Церковь, похоже, разлетается ко всем чертям. Чего она стоит, эта вера, если Церковь творила такие дела?... Что произошло с нашей Церковью?

— Полагаю, это и есть твой главный вопрос. А ответ будет таков: Церковь все та же, что и прежде, просто раньше ты отказывалась это замечать. Не лучше, не хуже, точно такая же, как всегда.