Карл Маркс. История жизни - Франц Меринг

возможно, что Нечаев послал письмо без всякого соучастия Бакунина». Так оно фактически и было, а между тем только на основании этого письма, в уголовном характере которого сомневался и сам адресат, Бакунина обвинили на гаагском конгрессе в мошенничестве.

Хотя Бакунин несколько раз подтверждал получение задатка и обещал отработать его тем или иным образом, но, по-видимому, при его вечных денежных затруднениях ему это не удалось. С другой стороны, во всей этой печальной истории ничего не слышно о единственно пострадавшей стороне, о самом издателе; он, по-видимому, с философским спокойствием покорился судьбе, к которой его достаточно приучила его профессия. Сколько писателей, и среди них весьма знаменитых, остались должны своим издателям, получив от них задатки. Конечно, это не особенно похвально, но за такие проступки еще не вешают виновных в них.

Последние бури

Гаагский конгресс завершил собою историю Интернационала, как ни старались Маркс и Энгельс продлить его существование. Они сделали все, что только было возможно, чтобы облегчить новому генеральному совету в Нью-Йорке его задачу.

Но этому совету не удалось пустить прочных корней на американской почве. И там было много разногласий между различными секциями и, с другой стороны, чувствовался недостаток в опыте и связях, в духовных силах и материальных средствах. Душой нового генерального совета был Зорге. Он знал американские условия и был против переселения генерального совета в Нью-Йорк. Но, отказавшись сначала, он все же принял должность генерального секретаря, так как был слишком добросовестным и преданным делу человеком, чтобы отстраниться, когда нуждались в его содействии.

В пролетарских делах дипломатия никогда не приводит к добру. Маркс и Энгельс справедливо опасались, что их план перенести генеральный совет в Нью-Йорк вызовет горячее противодействие со стороны немецких, французских и английских рабочих; они поэтому по возможности откладывали это, чтобы преждевременно не увеличивать в изобилии накопившихся поводов к столкновениям. Но их неожиданная удача на гаагском конгрессе имела не менее печальные последствия. Предполагавшееся противодействие не только не было ослаблено, а, наоборот, значительно обострилось и приобрело оттенок озлобления.

Сравнительно весьма мягко оно проявилось среди немцев. Либкнехт был противником переселения совета и позднее всегда указывал на ошибочность этой меры; но в то время он вместе с Бебелем сидел в Губертусбурге. Но если и у него до некоторой степени исчез интерес к Интернационалу, то еще в большей степени это можно сказать про большинство эйзенахской фракции. Главной причиной этого были впечатления, вынесенные ее представителями с гаагского конгресса. Энгельс писал об этом Зорге 8 мая 1873 г.: «Немцы, несмотря на собственные распри с лассалевцами, очень разочарованы гаагским конгрессом, где ожидали встретить вместо своих ссор общее братство и гармонию». Этой мало отрадной причиной и объясняется то, что немецкие члены Интернационала не слишком интересовались переселением генерального совета.

Гораздо опаснее было отпадение бланкистов; на них Маркс и Энгельс более всего опирались в основных вопросах против прудонистов, которые по всем своим воззрениям тяготели к бакунистам. Озлобление бланкистов было тем большее, что в переселении генерального совета они вполне правильно чувствовали желание вырвать из их рук этот рычаг их революционной тактики. Правда, они наносили вред самим себе. Так как агитация на родине была невозможна для них, то, после отпадения от Интернационала, они обрекали себя на роковую эмигрантскую судьбу. «Французские эмигранты, — писал Энгельс 12 сентября 1874 г. Зорге, — перессорились друг с другом и со всеми другими по чисто личным причинам, большею частью из-за денежных историй, и мы почти совершенно отделились от них… Скитальческая и праздная жизнь во время войны, Коммуны и изгнания крайне деморализовала этих людей, и только нужда может исправить сбившегося с пути француза». Но это опять-таки было плохим утешением.

Наиболее чувствительным образом переселение генерального совета отозвалось на английском движении. Уже 18 сентября Хэльс предлагал британскому федеральному совету вынести порицание Марксу за его замечание о продажности английских вождей рабочего движения. Это предложение было принято, и только прибавка, что Маркс сам не верил своему обвинению, а выступил с ним ради личных целей, была отвергнута с разделением голосов поровну. Затем Хэльс огласил предложение исключить Маркса из Интернационала, а другой член совета предложил отвергнуть постановления гаагского конгресса. Хэльс совершенно открыто продолжал поддерживать сношения с юрскими секциями, к которым тайно примкнул еще в Гааге; так, 6 ноября он писал им от имени федерального совета, что теперь лицемерие старого генерального совета разоблачено. Этот совет стремился основать тайное общество в самом Интернационале под предлогом уничтожения другого тайного общества, существование которого он изобрел для своих целей. При этом Хэльс подчеркивал, что англичане не сходятся с юрскими секциями по вопросу о политических выступлениях; они убеждены в полезности таких выступлений, но признают за другими федерациями право на полную автономию, необходимую ввиду разных условий различных стран.

Ревностными союзниками Хэльса оказались Эккариус и Юнг. Последний, после некоторой сдержанности вначале, стал резче всех выступать против Маркса и Энгельса. Оба они были виновны в том, что под влиянием личных мотивов утратили ясность суждений. Вначале все сводилось к мелким обидам по поводу того, что Маркс больше прислушивался — так, по крайней мере, казалось — к советам Энгельса, чем к их указаниям, а затем им тяжела была потеря видного и влиятельного положения, которое они занимали, как старые члены генерального совета. К сожалению, именно это их положение и усугубляло причиненный ими вред. Благодаря ряду конгрессов их всюду знали как самых энергичных и проницательных истолкователей взглядов Маркса; и когда они стали противопоставлять терпимость юрских секций нетерпимости гаагских постановлений, то тем самым ставили вне всякого сомнения диктаторские замашки, будто бы проявляемые Марксом и Энгельсом.

И тут было плохим утешением то, что они сами себя резали по живому месту. В английских, в особенности в ирландских, секциях и даже в самом федеральном совете они натолкнулись на сильное противодействие. Они совершили нечто вроде государственного переворота, издав воззвание ко всем членам и секциям Интернационала, в котором заявляли, что Британский федеральный совет настолько объят распрями, что общая работа там стала невозможной. Они требовали созыва конгресса, который бы решил, насколько действительны постановления, принятые в Гааге; эти постановления воззвание истолковывало в том смысле, будто они не столько признавали обязательной политическую деятельность — с этим было согласно и большинство, — сколько требовали от всякой федерации, чтобы она в точности следовала в своей стране политике, предписанной ей генеральным советом. Меньшинство немедленно противопоставило этой травле из-за угла свое воззвание, по-видимому составленное Энгельсом, в котором протестовало против предполагаемого конгресса, как незаконного. Но