Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Да, разумеется, – еле выговорила я помертвевшими губами.

– Предпочтительно, правда, чтобы пациенты сами согласились поручить себя нашим заботам и временно отойти от дел, но в том случае, если мы уверены, что пациент слишком болен и сознание его затуманено, он может быть заключен в лечебницу и без его согласия. Я лично убежден, что мистер Мак-Эндрю страдает галлюцинациями, которые вызваны злоупотреблением спиртными напитками. – Доктор Роуз что-то быстро вписывал в графы документов, ставя в конце каждого свою пышную подпись. Закончив, он посмотрел на меня и сказал: – Не принимайте его слова слишком близко к сердцу, миссис МакЭндрю. Такие больные, как ваш муж, обычно испытывают необоснованно сильный страх именно перед теми людьми, которые пытаются им помочь. Мы слышали столько странных, поистине невероятных заявлений от наших пациентов! Но, вылечившись, они совершенно ничего об этом не помнят.

Я снова кивнула, как истукан: одеревеневшие мышцы шевелиться не желали.

Доктор Роуз озабоченно посмотрел на Селию и предложил:

– Не угодно ли вам, леди Лейси, принять настойку опия? Вам нужно успокоиться. Для вас обеих это было ужасным потрясением.

Селия подняла голову, отняла руки от лица, глубоко вздохнула, пытаясь овладеть собой, и сказала:

– Нет, мне не нужно лекарства. Но я бы хотела еще раз увидеть Джона, прежде чем он уедет. – Она лишь огромным усилием воли сдерживала рвущиеся из груди рыдания, а вот слезы удержать не могла. Они ручьем катились у нее по щекам, но карие глаза снова и снова наполнялись слезами.

– В карете пациент получит необходимую дозу настойки опия и весь путь до Бристоля спокойно проспит, – сказал доктор Роуз. – Вам нет никакой нужды о нем беспокоиться, леди Лейси.

Селия встала и выпрямилась с тем новым достоинством, которое было ей столь свойственно в последние дни.

– Он считает, что я его предала, – сказала она. – Он полностью доверял мне, а я позволила вашему помощнику связать его, как преступника, в моей собственной гостиной! И теперь он уверен, что я его предала, а это совсем не так. У меня и в мыслях не было действовать против него. И все же я его подвела, я не оправдала его надежд, я не сумела остановить вас…

Доктор Роуз умиротворяющим жестом протянул к ней руку.

– Леди Лейси, все к лучшему, – сказал он. – И как только мы доберемся до моего дома, он сразу же будет развязан, и обращаться с ним будут в высшей степени обходительно. А если Господу Богу будет угодно и если у мистера МакЭндрю достанет мужества, то он скоро сможет вернуться домой совершенно здоровым.

– У доктора МакЭндрю, – отчетливо выговаривая каждый слог, поправила его Селия, не переставая плакать.

– У доктора МакЭндрю, – охотно повторил он и поклонился, признавая эту поправку справедливой.

– Я напишу записку и суну ее Джону в карман, – сказала Селия. – Пожалуйста, не уезжайте, пока я с ним не повидаюсь.

Доктор Роуз опять поклонился, и Селия вышла из комнаты с высоко поднятой головой ровной, даже горделивой, походкой, но слезы по-прежнему текли у нее по щекам.

В гостиной воцарилась тишина. Снаружи в промерзшем саду запела малиновка – пронзительные звуки ее песенки казались в холодном воздухе особенно громкими.

– А как же документы на опеку? – спросила я.

– Я подписал их как часть процедуры принудительного помещения в лечебницу для душевнобольных, – сказал доктор Роуз. – Он будет находиться там, пока я не сочту возможным его оттуда выпустить. А его делами будет заниматься ваш брат, сэр Гарольд.

– И как долго, по-вашему, Джон там пробудет? – спросила я.

– Это зависит от него самого. Обычно некоторые улучшения возникают месяца через два или три.

Этого времени мне было более чем достаточно, и я согласно кивнула. Но даже это крошечное движение вызвало острую, колющую боль в шее и голове; казалось, кожа на голове натянута слишком туго и вот-вот лопнет. Все получалось так, как я и планировала, все само шло ко мне в руки, но никакой радости я не испытывала.

– Я буду присылать вам еженедельный письменный отчет о его здоровье, – сказал доктор Роуз и подал мне брошюру с описанием его лечебницы и того, какое лечение там возможно; он также вручил мне те документы, которые должен был подписать Гарри. Я взяла их, и руки у меня уже совсем не дрожали, они были столь же спокойны, как и руки доктора Роуза. Но я так судорожно стиснула эти бумаги, что даже пальцам стало больно. – Если вы или кто-то из вашей семьи захотите его навестить или написать ему, – продолжал доктор Роуз, – это можно будет сделать в любой момент, можно даже остаться у нас на несколько дней, если вам будет угодно.

– Вряд ли это будет возможно, – возразила я. – И, по-моему, Джону лучше никаких писем из дома не получать – по крайней мере, в первый месяц. Ведь не так давно совершенно невинные события привели к ужасным последствиям, невероятно его расстроив. Мне кажется, сейчас самое безопасное – это пересылать мне все те письма, которые будут приходить на его имя.

– Как вам будет угодно, – ничем не выдав своих эмоций, сказал доктор Роуз и, подняв с пола свой саквояж, щелкнул замком, собираясь уходить. Я заставила себя встать с кресла и обнаружила, что мне трудно идти, так болят у меня колени и икры. Они ныли, словно у меня застарелая малярия, и я с трудом доковыляла до двери и, выйдя в холл, обнаружила, что Селия уже ждет там, держа в руке запечатанный конверт.

– Я попыталась объяснить Джону, что у меня действительно такое чувство, словно я его подвела, однако у меня и в мыслях не было его предавать, – сказала она ровным голосом. Слезы все еще катились у нее по щекам, но она их, похоже, не замечала. – В письме я умоляю его простить меня, потому что я не сумела защитить его от насилия, которому он был подвергнут.

Доктор Роуз кивнул, не сводя глаз с конверта в ее руке. Когда Селия прошла вперед, спеша увидеть Джона перед отъездом, доктор вопросительно на меня глянул, мотнув головой вслед Селии и ее письму.

– Вы можете вынуть письмо у него из кармана по дороге, а потом отослать мне, – тихо сказала я. – Я уверена: это письмо очень его расстроит.

Врач согласно кивнул и последовал за Селией к карете.

Джон лежал, вытянувшись на переднем сиденье, по-прежнему опутанный смирительной рубашкой и укрытый дорожным пледом и ковром. На фоне яркого, в красную и синюю клетку, пледа его лицо казалось смертельно бледным, но дыхание было ровным, а его лицо, еще недавно напряженное и страдальческое, теперь выглядело спокойным, как у спящего младенца. Его светлые волосы, ранее стянутые на затылке лентой, во время борьбы с доктором Хилари рассыпались по плечам. На щеках еще виднелись следы слез, но на губах была легкая улыбка. Селия, забравшись в карету, сунула свое письмо ему в карман, для чего ей пришлось немало повозиться со смирительной рубашкой. Это разбудило Джона, и он открыл глаза, как бы подернутые голубоватой дымкой после приема большой дозы наркотика, и невнятно пробормотал: