Идиот - Федор Достоевский

— Вы совершенно готовы, — заметила она тихо и как быспокойно, — одеты, и шляпа в руках; стало быть, вас предупредили, и я знаю кто:Ипполит?

— Да, он мне говорил… — пробормотал князь почти полумертвый.

— Пойдемте же: вы знаете, что вы должны меня сопровождатьнепременно. Вы ведь на столько в силах, я думаю, чтобы выйти?

— Я в силах, но… разве это возможно?

Он оборвался в одно мгновение и уже ничего не мог вымолвитьболее. Это была единственная попытка его остановить безумную, а затем он сампошел за нею как невольник. Как ни были смутны его мысли, он всё-таки понимал,что она и без него пойдет туда, а стало быть, он во всяком случае должен былидти за нею. Он угадывал какой силы ее решимость; не ему было остановить этотдикий порыв. Они шли молчаливо, всю дорогу почти не сказали ни слова. Он толькозаметил, что она хорошо знает дорогу, и когда хотел-было обойти одним переулкомподальше, потому что там дорога была пустыннее, и предложил ей это, онавыслушала, как бы напрягая внимание, и отрывисто ответила: “всё равно!” Когдаони уже почти вплоть подошли к дому Дарьи Алексеевны (большому и старомудеревянному дому), с крыльца вышла одна пышная барыня и с нею молодая девица;обе сели в ожидавшую у крыльца великолепную коляску, громко смеясь иразговаривая, и ни разу даже и не взглянули на подходивших, точно и неприметили. Только что коляска отъехала, дверь тотчас же отворилась в другойраз, и поджидавший Рогожин впустил князя и Аглаю и запер за ними дверь.

— Во всем доме никого теперь, кроме нас вчетвером, — заметилон вслух и странно посмотрел на князя.

В первой же комнате ждала и Настасья Филипповна, тоже одетаявесьма просто и вся в черном; она встала на встречу, но не улыбнулась и дажекнязю не подала руки.

Пристальный и беспокойный ее взгляд нетерпеливо устремилсяна Аглаю. Обе сели поодаль одна от другой, Аглая на диване в углу комнаты,Настасья Филипповна у окна. Князь и Рогожин не садились, да их и не пригласилисадиться. Князь с недоумением и как бы с болью опять поглядел на Рогожина, нотот улыбался всё прежнею своею улыбкой. Молчание продолжалось еще несколькомгновений.

Какое-то зловещее ощущение прошло наконец по лицу НастасьиФилипповны; взгляд ее становился упорен, тверд и почти ненавистен, ни на однуминуту не отрывался он от гостьи. Аглая видимо была смущена, но не робела.Войдя, она едва взглянула на свою соперницу, и покамест всё время сиделапотупив глаза, как бы в раздумьи. Раза два, как бы нечаянно, она окинулавзглядом комнату; отвращение видимо изобразилось в ее лице, точно она бояласьздесь замараться. Она машинально оправляла свою одежду и даже с беспокойствомпеременила однажды место, подвигаясь к углу дивана. Вряд ли она и самасознавала все свои движения; но бессознательность еще усиливала их обиду.Наконец, она твердо и прямо поглядела в глаза Настасьи Филипповны и тотчас же яснопрочла всё, что сверкало в озлобившемся взгляде ее соперницы. Женщина понялаженщину; Аглая вздрогнула.

— Вы, конечно, знаете, зачем я вас приглашала, — выговорилаона наконец, но очень тихо и даже остановившись раза два на этой коротенькойфразе.

— Нет, ничего не знаю, — ответила Настасья Филипповна, сухои отрывисто.

Аглая покраснела. Может быть, ей вдруг показалось ужасностранно и невероятно, что она сидит теперь с этою женщиной, в доме “этойженщины” и нуждается в ее ответе. При первых звуках голоса Настасьи Филипповныкак бы содрогание прошло по ее телу. Всё это, конечно, очень хорошо заметила“эта женщина”.

— Вы всё понимаете… но вы нарочно делаете вид, будто… непонимаете, — почти прошептала Аглая, угрюмо смотря в землю.

— Для чего же бы это? — чуть-чуть усмехнулась НастасьяФилипповна.

— Вы хотите воспользоваться моим положением… что я у вас вдоме, — смешно и неловко продолжала Аглая.

— В этом положении виноваты вы, а не я! — вспыхнула вдругНастасья Филипповна: — не вы мною приглашены, а я вами, и до сих пор не знаюзачем?

Аглая надменно подняла голову:

— Удержите ваш язык; я не этим вашим оружием пришла с вамисражаться…

— А! Стало быть, вы всё-таки пришли “сражаться”?Представьте, я однако же думала, что вы… остроумнее…

Обе смотрели одна на другую уже не скрывая злобы. Одна изэтих женщин была та самая, которая еще так недавно писала к другой такиеписьма. И вот всё рассеялось от первой встречи и с первых слов. Что же? В этуминуту, казалось, никто из всех четверых находившихся в этой комнате и ненаходил этого странным. Князь, который еще вчера не поверил бы возможностиувидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и слушал, как бы всё это ондавно уже предчувствовал. Самый фантастический сон обратился вдруг в самую яркуюи резко обозначившуюся действительность. Одна из этих женщин до того ужепрезирала в это мгновение другую и до того желала ей это высказать (может быть,и приходила-то только для этого, как выразился на другой день Рогожин), что какни фантастична была эта другая, с своим расстроенным умом и больною душой,никакая заранее предвзятая идея не устояла бы, казалось, против ядовитого,чистого женского презрения ее соперницы. Князь был уверен, что НастасьяФилипповна не заговорит сама о письмах; по сверкающим взглядам ее он догадался,чего могут ей стоить теперь эти письма; но он отдал бы полжизни, чтобы незаговаривала о них теперь и Аглая.

Но Аглая вдруг как бы скрепилась и разом овладела собой.

— Вы не так поняли, — сказала она, — я с вами не пришла…ссориться, хотя я вас не люблю. Я… я пришла к вам… с человеческою речью.Призывая вас, я уже решила, о чем буду вам говорить, и от решения неотступлюсь, хотя бы вы и совсем меня не поняли. Тем для вас будет хуже, а недля меня. Я хотела вам ответить на то, что вы мне писали, и ответить лично,потому что мне это казалось удобнее. Выслушайте же мой ответ на все вашиписьма: мне стало жаль князя Льва Николаевича в первый раз в тот самый день,когда я с ним познакомилась и когда потом узнала обо всем, что произошло навашем вечере. Мне потому его стало жаль, что он такой простодушный человек и попростоте своей поверил, что может быть счастлив… с женщиной… такого характера.Чего я боялась за него, то и случилось: вы не могли его полюбить, измучили егои кинули. Вы потому его не могли любить, что слишком горды… нет, не горды, яошиблась, а потому что вы тщеславны… даже и не это: вы себялюбивы до…сумасшествия, чему доказательством служат и ваши письма ко мне. Вы его, такогопростого, не могли полюбить, и даже, может быть, про себя презирали и смеялисьнад ним, могли полюбить только один свой позор и беспрерывную мысль о том, чтовы опозорены, и что вас оскорбили. Будь у вас меньше позору, или не будь егововсе, вы были бы несчастнее… (Аглая с наслаждением выговаривала эти слишком ужпоспешно выскакивавшие, но давно уже приготовленные и обдуманные слова, тогдаеще обдуманные, когда и во сне не представлялось теперешнего свидания; онаядовитым взглядом следила за эффектом их на искаженном от волнения лицеНастасьи Филипповны.) Вы помните, — продолжала она, — тогда он написал мнеписьмо; он говорит, что вы про это письмо знаете и даже читали его? По этомуписьму я всё поняла и верно поняла; он недавно мне подтвердил это сам, то-естьвсё, что я теперь вам говорю, слово в слово даже. После письма я стала ждать. Яугадала, что вы должны приехать сюда, потому что вам нельзя же быть безПетербурга: вы еще слишком молоды и хороши собой для провинции… Впрочем, этотоже не мои слова, — прибавила она, ужасно покраснев, и с этой минуты краскауже не сходила с ее лица, вплоть до самого окончания речи. — Когда я увидалаопять князя, мне стало ужасно за него больно и обидно. Не смейтесь; если выбудете смеяться, то вы недостойны это понять…