Вечера в древности - Норман Мейлер

Она передернула плечами — движение совсем не подобающее Царице. „Я могла бы также сказать тебе, что продавший этот хвост — молодой жрец, Мой младший сын, его зовут Хаэмуас. Он — недостойный Принц и бесчестный жрец. Ты с Ним встречался".

Когда я с удивлением взглянул на Нее, Она сказала: „Он прошел вместе с тобой через Дверь Черного Кабана. Он — Смотритель Золотой Вазы".

Я не смог удержаться и спросил: „Разве эта должность подходит Принцу?" „Она не годится даже для сына маленькой царицы. Но его воровство было раскрыто. Храм приготовился бальзамировать быка, и — представь! — хвоста не было на месте. И он признался. За такой проступок жрец из бедной семьи поплатился бы своими руками, но не Принц. Вместо этого Он был назначен Смотрителем Золотой Вазы. Его отец редко говорит с ним".

Раньше, чем я успел подумать об этом странном Принце, допустившем такую оплошность в исполнении Своих обязанностей, по крайней мере со мной, Она сказала: „Всего лишь одна кража сильно нарушает колдовство, однако потом хвост был украден вторично и продан Маатхерут за большую цену. Надо сказать, что его сила чувствовалась сразу. Мне не пришлось долго держать его в руках, чтобы понять, что это животное — настоящий Апис, и поэтому Я успокоилась. Я расспросила Хаэмуаса, и Он рассказал Мне, что еще теленком он был прекрасен — черный с белым квадратом на лбу и с отметиной в форме черного жука на языке. Ни один из миллиона-и-несметного числа быков не отличается столь совершенными знаками".

Нефертари положила Свою руку мне на колени, и я почувствовал тепло Ее тела. „Когда Я была молода, — сказала Она, — за год до того, как Амон пришел ко Мне, для Празднества в честь Сети, Отца Усермаатра, был выбран Апис. По всем номам искали животное с нужными отметинами, покуда не нашли такого быка рядом с Дельтой, и жрецы переправили его вверх по реке, в Мемфис. Там под громкие приветственные возгласы быка провели по городу и кормили пирожками из пшеницы, смешанной с медом, и жареной гусятиной, а толпу мальчишек послали вперед, чтобы те славили его в песнях. Затем быка оставили пастись в Священной Роще Храма Птаха, выделив для него коров. Как он был прекрасен. Я знаю это потому, что гостила у родственников в Мемфисе перед замужеством с Сесуси. Моя тетка, отличавшаяся неутолимой пылкостью, взяла Меня с собой в Священную Рощу Птаха. Там Я видела, что никому, кроме женщин, не разрешено смотреть на этого быка Аписа, так как, когда он пасся поблизости, некоторые показывали ему себя, поднимали свои юбки и открывали глазам животного все, что имели, все, чем они были. Я видела, как делала это Моя тетка. Она была дамой необычайно высокого происхождения, почти Богиней. Тем не менее она раздвинула свои бедра и фыркала, как животное, а бык рыл копытом землю.

Я чувствовала Себя слишком юной, чтобы открыться быку, однако удовольствие Моей тетки вошло в Мой пупок, и, после того как Я вышла замуж за Сесуси, в ночь, когда ко Мне пришел Амон, в Его глазах был тот же блеск, что и в глазах Аписа, и Я раздвинула свои ноги вот так". — С этими словами Она подняла Свою воздушную юбку, открыла Свои бедра и погрузила мое лицо в Свой Ка-Исиды. Я ощутил благородный запах моря, меж Ее губ жили духи многих серебряных рыб. Я поцеловал Ее и припал ртом к тому, что мне было открыто, и по всему Ее телу прошла дрожь. Я почувствовал, как копыта быка Аписа пронеслись по Ее животу и через заросли Ее кустарника. Ка- Исиды у моего рта стал мокрым, и мне верилось, что Ее уносило в Лодке Ра.

Я же, однако, обрел не более того, что узнал о Ней с помощью своего рта. Когда Ее волнение улеглось и Она опустила юбку, находясь рядом с Ней, я был счастлив тем, что часть меня будет знать Ее вечно, но все остальное во мне было не теплее, чем прежде.

Однако, словно Она лучше меня знала, как помочь мне превзойти самого себя, Она рассказала другую историю, из которой я узнал о великой любви Царицы Хатшепсут к архитектору Сенмуту, человеку из народа, а не благородного происхождения. Но Хатшепсут обожала его, а он построил Ей много дворцов и храмов и даже доставил для Нее из каменоломни два обелиска и покрыл их вершины золотом с примесью серебра, на что пошло двенадцать бушелей этого металла.

„Она была могущественной Царицей, великой, как величайшие из Фараонов, — сказала Нефертари. — Она прикрепляла к Своему подбородку бороду, которую носят все Фараоны. И так же, как у Бога Хапи есть груди, так и у Нее, говорят, имелся божественный член Осириса, мощный, с тремя ветвями. С его помощью Она могла любить Своего архитектора". — Здесь Нефертари рассмеялась, очень довольная Своим рассказом.

„Хатшепсут была могущественной Царицей, — сказала мне Нефертари, — потому что происходила от Хатхор. Ни один Правитель, предком Которого была эта Богиня, никогда не мог проявить слабость. Ужасные наказания обрушивались на города, на которые нападала Хатхор, и столь жестоки были Ее расправы, что, случалось, кровь поднималась вверх по склонам — с такой силой гнала ее кровь, подступавшая сзади. Узрев такое неистовство, Ра понял, что никто в Египте не останется в живых. Поэтому Он послал множество Богов на поля ячменя, и Они заквасили в этой крови зерно и принесли Хатхор семь тысяч кувшинов получившегося пива. Ее львиный рот хрустел от запекшейся крови, Она все еще продолжала уничтожать войска всех народов. «Выливайте пиво», — сказал Ра, и Боги затопили луга, а Хатхор, глядя на новое озеро, принялась пить, и Ее ярость утихла, Она опьянела и стала бродить вокруг, не обращая внимания на людей, и человечество стало восстанавливаться".

Пока Нефертари рассказывала мне эту историю, я вспомнил Битву при Кадеше и запах, стоявший над полем, где ночью мы жарили разное мясо, когда прибыло Войско Сета вместе с теми женщинами, что следовали за ним. Я подумал обо всех мужчинах и женщинах, которых познал через два или три рта той ночью. Ни один меч, кроме меча Усермаатра, не был сильнее моего, а Он в то время находился на другом поле, занятый подсчетом рук. Я вновь увидел гору тех отрубленных рук и кровь на земле, красной сперва от крови из ран, а теперь — от света лагерных костров, и ко мне вновь вернулась радость, с которой я хватал незнакомых мне любовников и входил в них. И вот дым от тех костров вернулся в мою грудь, тем самым моя Царица Нефертари еще больше согрела меня. В Ее глазах, отражавшихся в зеркале, светились лагерные костры. Под паутиной Ее сотканного из воздуха одеяния Ее грудь поднялась и опала. Даже мое благоговение перед Ней уже не походило более на холодок в храме, но скорее напоминало холодный голубой огонь на алтаре, когда в пламя добавляют соль.

Затем Она отставила зеркало в сторону и обратила Свой взгляд на мою короткую полотняную юбку, только глядела Она на нее не с вожделением, но в задумчивости — так я мог бы подойти к новой лошади, еще не решив, захочу ли на нее сесть. Затем Она вздохнула. Подумала ли Она о великом гневе Усермаатра, который обрушился бы на Нее, словно каменное изваяние, если б Ему стала известна Ее мысль или мои, не столь утонченные мучения, — не могу сказать. Тем не менее Она совершенно определенно очертила над Своей головой крут, прежде чем начать следующую историю.

И снова об архитекторе. „Было это давным-давно, когда люди были темны и еще не строили памятников, в прискорбное Правление Фараона Тепнефера, слабого Царя, который хранил свою добычу под сводами склепа, построенного архитектором Сен-Амоном.