Балдежный критерий - Уильям Тенн

Когда я подоспел к прибору, он уже прекратил свои зазывания. Я раз десять прошелся по всем направлениям шкалы, но прибор безмолвствовал. Следовательно, если верить инструкции к антропометру, ни в одном уголке Солнечной системы не было ни единого живого человека. Я настроил прибор на излучения своего головного мозга так, чтобы сигнализация на меня не реагировала. И однако же она сработала, фиксируя, безусловно, присутствие людей помимо меня, как бы кратковременно ни было их существование. Все это было весьма загадочно.

Я пришел к выводу, что прибор включился из-за какого-нибудь атмосферного возмущения или неправильного соединения в самом антропометре. А возможно, я, бурно радуясь пару дней назад, что меня оставили, нечаянно повредил аппарат.

Я слышал, как с разведывательного корабля Утверждателей передавали на базовое судно, ожидавшее за Плутоном, что они поймали моих коллег. Так что я точно знаю, что являюсь единственным живым человеком, оставшимся на Земле.

Кроме того, если бы сигнализация сработала из-за притаившихся Утверждателей, то их антропометр обнаружил бы меня в то же самое время, поскольку я разгуливал, не защищенный изолирующим слоем голубого бериллита. Музей тут же был бы окружен экипажами шаролетов, и меня бы "незамедлительно схватили.

Нет, не думаю, что мне следует опасаться Утверждателей. Они удовольствовались тем своим последним возвращением два дня назад. Я даже не сомневаюсь в этом. Их учение не позволило бы им снова и снова возвращаться, так как этим они поставили бы под угрозу собственные жизни. И то сказать, осталось лишь 363 дня, не больше, и Солнце вспыхнет новой звездой.

15 мая 2190 г.

Я крайне встревожен. Даже испуган. А хуже всего то, что я не знаю чем. Мне остается только ждать.

Вчера я покинул Музей Современной Астронавтики и отправился в предварительное путешествие по всему свету. Я намеревался две-три недели полетать по миру до того, как приму решение, где мне провести остаток моего года.

Первой моей ошибкой был выбор первой стоянки. Италия Вполне возможно, что, не возникни у меня небольшого осложнения, я бы провел там одиннадцать месяцев, прежде чем опомнился бы и продолжил свой предварительный обзорный полет Средиземное море обладает опасной притягательной силой для каждого, у кого не хватает собственного таланта или же его талант не получил должного развития и кто решил, что ему следует именно здесь, и нигде больше, провести свою жизнь, наслаждаясь и дорожа шедеврами, предоставленными человечеству другими, намного более удачливыми личностями.

Сначала я отправился в Феррару, так как на рекультивированной болотистой равнине за городом находился основной стартовый комплекс Утверждателей. Я немного задержался у одного из моих любимых зданий, Палаццо дель Диаманти, и, как всегда, качал головой в немом восхищении от массивных камней, из которых сложено это здание, высеченных и отшлифованных в виде множества огромных алмазов. По-моему, город и сам похож на драгоценный камень, теперь несколько поблекший, но неистово искрившийся во времена двора Эсте. Один маленький городок, один крошечный надменный двор — да я бы с радостью променял на них два миллиарда неизменно грубых Утверждателей. Более шестидесяти лет почти неограниченного политического контроля — и разве породила целая планета этих Утверждателей хоть одного, равного Тассо или Ариосто? А потом я подумал, что по крайней мере один уроженец Феррары наверняка чувствовал бы себя непринужденно в том мире, который только что покинул меня, его последний романтик. Я вспомнил, что в Ферраре родился Савонарола…

Равнина за Феррарой также напомнила мне о мрачном доминиканце. Стартовое поле, простирающееся вдаль на много плоских миль, было сплошь усеяно скарбом, брошенным в последнюю минуту, и походило на самый настоящий языческий костер.

Но что там языческие идолы! Вот здесь, например, валяется логарифмическая линейка, которую перед стартом приказал выбросить командир одного из кораблей, потому что последняя проверка выявила превышение установленного «Инструкцией пo судовой индексации» максимального количества логарифмических линеек, необходимых для судна такого размера. А вон там — циркулярный сборник учетных листков, который выбросили из закрывающегося воздушного шлюза после того, как все без исключения пункты были по всем правилам отмечены галочкой: одна галочка, от министерства Выживания и Сохранения, — до пункта, и другая, от министерства Полета, — после пункта. Влажную землю устилали пустые канистры и коробки из-под пищевых продуктов, запачканная одежда, отчасти изношенная утварь. Все эти предметы, когда-то исправно выполнявшие свое назначение, со временем дали в работе сбой по тем или иным причинам — и вот они незамедлительно выброшены. А рядом, подумать только, — случайная кукла, мало похожая на куклу, это уж точно, но и не похожая ни на какой предмет иного назначения. Разглядывая эту неряшливую свалку ненужных вещей, где редким вкраплением сквозила сентиментальность, я задавался вопросом, сколько же родителей терзались от стыда, когда, несмотря на их предусмотрительно многократные увещевания и предостережения, последний досмотр обнаруживал в складках ребячьих платьев то, что можно назвать только старой игрушкой — или, что еще хуже, вещицей на память?

Я вспомнил, что по этому поводу сказал мне мой наставник по активному отдыху много лет назад. «Не думай, Фиятил, будто мы считаем, что детям не нужны игрушки; просто мы не хотим, чтобы они привязывались к какой-то определенной игрушке. Наша раса готовится покинуть эту планету, которая испокон веков была их домом. Мы можем взять с собой только таких существ и такие вещи, которые способны воссоздавать других существ и вещи, без которых никак не обойтись, где бы мы ни осели. Мы не можем перегружать корабли и поэтому вынуждены отбирать среди полезных вещей только необходимые».

«Мы не собираемся брать с собой вещь по той причине, что она красива, или потому, что многие молятся на нее, или же оттого, что многие считают, будто она нужна им. Мы возьмем ее с собой, если никакая другая вещь не справится так хорошо с важной работой. Вот почему я чуть ли не каждый месяц прихожу к вам домой и проверяю твою комнату, чтобы убедиться, что в ящиках твоего стола лежат только новые вещи, что ты не предаешься опасной привычке к сентиментальности, которая может привести только к Хранителизму. К счастью, вся твоя родня — необыкновенно порядочные люди, так что тебе не грозит стать одним из тех людей».

И все же, усмехнулся я про себя, я стал одним из тех людей. Старый Тоблетедж был прав: первым шагом на пути к гибели стали ящики стола, набитые всяким памятным хламом. Веточка, на которой сидела первая пойманная мной бабочка; сачок, которым я поймал ее; сама бабочка. Комок бумаги, которым бросила в меня некая двенадцатилетняя леди. Потрепанный экземпляр самой настоящей печатной книги — не факсимильное издание, но нечто, однажды познавшее ласковое прикосновение литер, а не горячее дыхание электронов. Маленькая деревянная модель звездолета капитана Кармы «Надежда человечества», которую старый космоплаватель подарил мне на стартовой площадке Лунной линии, заморочив мне при этом голову своими разговорами…