1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

Писалось всё хуже. Стихи получались вымученные. Молнии образов, по-прежнему яркие, разбивались о невнятные кирпичи-кирпичики окружающих слов. Всё чаще из-под пера выходило что-то сродни подписям для санитарных плакатов:

Зажав в дисциплине самого Маяковского, Лиля заставляла его снова и снова приниматься за работу. Рычагов находила предостаточно. Истязала и приговаривала: Страдать Володе полезно; он помучается и напишет хорошие стихи.

Он писал, продавал написанное — и опять ехал за границу. Сообщал: Первый же день по приезде посвятили твоим покупкам, заказали тебе чемоданчик и купили шляпы. Осилив вышеизложенное, займусь пижамками.

Она отвечала: Милый щенёнок, я не забыла тебя, ужасно люблю тебя…

С давних пор Лиля называла Маяковского — Щен. Так он и подписывал свои письма, иногда рисуя на полях печального пса. А её в ответ называл Кисой.

Первой собакой в жизни Щена стала «Бродячая», куда привёл Бурлюк. Последней — купленная по настоянию Лили французская бульдожиха Булька. Бульдожиха напоминала юсуповского Панча, который сновал по гарсоньерке в ночь убийства Распутина.

Наконец, Маяковский написал то, что хотел: пьесы «Клоп» и «Баня». Высказался. Не приняли — посчитали клеветой на действительность и оплеухой обществу. Пощёчиной новому общественному вкусу. Написал поэму «Во весь голос» и снова решил — получилось! Но теперь надо было докричаться до тех, кому…

Отношения с Лилей угасли — осталась общая квартира, странная жизнь втроём с Осей, памятки о заграничных покупках, и в них — механическое сюсюканье, в котором уже нет души, а есть лишь давняя привычка: Спасибо за духи и карандашики. Если будешь слать ещё, то Parfum Inconnu Houbigant’a. Целую всю твою щенячью морду…

Любовная лодка билась о быт всё сильнее, трещала по швам. И сердце разрывалось. Маяковский говорил: Только большая хорошая любовь спасёт. В Париже влюбился в ослепительную манекенщицу Татьяну Яковлеву. Предложил руку и сердце. Это полбеды — он посвятил ей стихи. Впервые посвятил стихи — не Лиле!

Эльза не на шутку встревожилась. Лиля — тем более: Ты впервые предал меня… Сёстры обсудили проблему и пришли к выводу: влюбиться ему сейчас действительно необходимо, иначе он может погибнуть. Но Маяковский уходил из рук, а это была слишком высокая цена за его спасение.

Помогла дружба Лили с чекистами. Поэта, который собирался отправиться к Татьяне и, как грозился в стихах, силой взять её одну или с Парижем, за границу не выпустили. Красавица переживала недолго и вскоре вышла замуж за виконта. Маяковский продолжал сходить с ума в одиночку — он был один. Космически один.

Пытался заполнить пустоту. Осыпая безнадежными телеграммами ускользающую парижскую красотку, закрутил роман с двадцатилетней московской актрисой. Она была замужем. Маяковский знал её мужа, тоже актёра. Играл с ним на бильярде, воевал в карты, зазывал в цирк, таскал по ресторанам…

…а жене меж тем писал игривые стишки, называл невесточкой и всё норовил умыкнуть в свой кабинет: кроме комнаты в общей с Бриками квартире, он обзавёлся ещё одной, в коммуналке.

ВВ — Вероника Витольдовна. Дочь короля немого кино Витольда Полонского, который пятнадцать лет назад блистал на экране в «Счастье вечной ночи» с Верочкой Каралли.

Молоденькой ВВ было безумно интересно с маститым ВВ. Он купался в её обожании и изощрялся в ухаживаниях. Она ехала на юг — он мчался следом. Она отправлялась с театром на гастроли — он ускользал из-под Лилиной опеки и оказывался поблизости.

Говорили часами. Он читал ей свои стихи. Предпочитал ранние, настоящие, дышащие. Бушевал:

— Дураки! Маяковский исписался, Маяковский только агитатор, только рекламник!.. Я же могу писать о луне, о женщине. Я хочу писать так. Мне трудно не писать об этом. Но не время же теперь ещё. Теперь ещё важны гвозди, займы. А скоро нужно будет писать о любви. Есенин талантлив в своем роде, но нам не нужна теперь есенинщина, и я не хочу ему уподобляться!

Снова читал то, что посвящал уже не Лиле Брик, а Веронике Полонской.

— Лошади никогда не кончают самоубийством, — глубокомысленно заявлял Маяковский. — Потому что лишены дара речи и не выясняют отношений.

Выяснение отношений и разговоры о самоубийстве давно были для него в порядке вещей. Первые стихи об этом написаны давным-давно, в 1915 году:

Теперь на дворе стоял год 1930-й. Чекист, приятель и сосед Яков Агранов подарил Маяковскому «браунинг». Знакомый пистолет, копию того, юсуповского… Можно было продолжать шутить, и поэт шутил. «Браунинг» — игрушка. Что за калибр — семь шестьдесят пять?! То ли дело — девять миллиметров или даже десять! Большие люди стреляются из больших пистолетов. Из «маузера», например…

Маяковский влюблялся в Веронику всё крепче. При прощании стал обязательно брать залог: кольцо, перчатку… Однажды подарил ей платок — и тут же разрезал пополам.

— Половину вы будете носить, а половину я в кабинете на лампу накину. Так мне будет казаться, что часть вас — со мной, и мы скорее встретимся.

В начале 1930 года Маяковский просил Веронику расстаться с мужем и выйти за него. Она сказала, что пока не готова.

— Но всё же это будет? — спросил он с надеждой. — Я могу верить? Могу думать и делать всё, что для этого нужно?

— Да, думать и делать! — согласилась она.

Думать и делать — стало у них тайным паролем. На людях, когда чувства свои приходилось держать в руках, Маяковский спрашивал Веронику снова и снова:

— Думать и делать?

Получал утвердительный ответ, счастливо улыбался — и действительно начал делать. Чуть не в первый раз использовал свою известность для себя лично: записался на получение квартиры в писательском доме. Договорился с Вероникой, что как только квартиру дадут — она уходит от мужа, он съезжает от Бриков, и вместе они поселяются в собственном гнёздышке напротив Художественного театра, где Вероника служила. Правда, Брики тоже переедут — в квартиру на той же лестничной площадке, но это уже неважно.