Законы отцов наших - Скотт Туроу

Хоби взрывается:

— Сознание вины! Да любой человек, у которого есть глаза, мог видеть, что происходило в этом зале вчера. Просто смехотворно, ваша честь.

— Мистер Таттл, вы знаете закон не хуже меня. Скажите мне, почему обвинение не вправе придать отсутствию обвиняемого традиционного толкования?

— Потому что это не имеет смысла. Судья Клонски, в слушаниях дела наметился благоприятный для моего клиента оборот. Ваша честь знает это. У него нет причин для побега. Никаких.

— Тогда почему же он исчез, мистер Таттл?

Хоби возмущается настолько, что у него возникают проблемы с дыханием и он начинает почти судорожно ловить ртом воздух. Сейчас он похож на рыбу, выброшенную на берег. Впервые с начала процесса Томми, похоже, обыгрывает его. После всех проделок Хоби трудно не насладиться этим возмущением. Мистер Таттл делает еще одну попытку:

— Ваша честь, со всем уважением к вам хочу сказать, что вы должны подумать об эмоциональных аспектах дела. Мой подзащитный находится в состоянии ужасного стресса. Его психика истерзана. У него погибла мать. И вчера ему довелось пережить тоже не самый приятный момент в жизни. Страшный момент. У него эмоциональная реакция. Однако эта реакция не вызвана сознанием вины. Его реакцию, мне думается, можно выразить следующим образом: «Я не могу вынести этого, я не могу ничего поделать». Ваша честь, насколько трудно для вас, для каждого из нас понять его чувства таким образом?

Очень красноречиво и во многом подтверждает подозрения, возникшие у меня, когда я размышляла над этим в судейской. Хоби вряд ли посоветовал бы Нилу податься в бега, предварительно не состряпав убедительное и трогательное объяснение, такое, которое заставило бы меня захотеть отменить приказ о конфискации залога, когда Нил появится. А в том, что он появится в течение часа, после того как процесс будет объявлен завершенным с благоприятным для него исходом, — только в этом случае, разумеется, — сомневаться почти не приходилось. Я говорю Хоби, что он может обратиться с этой аргументацией в конце слушаний.

— Судья, — говорит Томми, — позвольте мне предположить, что обвиняемому было невыносимо видеть, как на его отца взваливают обвинение за преступление, которое совершил он сам. Я думаю, в этом гораздо больше смысла, чем в том, что говорит Таттл.

— Мистер Таттл, почему обвинение не имеет права на такое предположение? Скажите мне — почему?

Я делаю жест рукой в сторону Томми. Хоби опять озирается вокруг, словно в поисках поддержки.

— Ваша честь, вы не можете, — произносит он наконец, — вы просто не можете так поступить.

— Мистер Таттл, после окончания юридического факультета я несколько лет работала клерком у судьи Ринглера и многому научилась у него. Один из главных уроков, который я усвоила и никогда не забываю, состоит в том, что в английском языке существуют четыре самых опасных слова. Это: «Судья, вы не можете». Я могу и сделаю это.

— Судья Клонски! Пожалуйста!

— Мистер Таттл, даю вам срок до завтрашнего утра на поиски вашего клиента. Если он не объявится, мы обойдемся и без него. А в настоящий момент я собираюсь позволить обвинению возобновить выступление по существу дела. Я отмечу отсутствие обвиняемого и позволю сторонам оспаривать выводы, проистекающие из этой неявки, включая использование традиционной презумпции, согласно которой побег предполагает сознание вины. Решение мной принято. Это все.

Я решительно киваю. Хватит ломать комедию. Хватит манипулировать правосудием. Больше никому не удастся сделать из меня дурочку.

Хоби, разъяренный, подходит к скамье и вскидывает голову.

— Ваша честь, если вы позволите им возобновить…

— Мистер Таттл, никаких «если». Я уже постановила.

— Судья, значит, у меня нет выбора, кроме как подать жалобу о неправильном судебном разбирательстве и ходатайствовать о повторном слушании дела.

Мне вдруг показалось, что прямо передо мной разверзлась пропасть. Что Сет сказал о Хоби? Что «он не может преодолеть себя». Он стремится добиться своего, невзирая ни на что, и, похоже, совсем не замечает, насколько я разозлена. И конечно же, он никогда бы не почувствовал, какую благоприятную возможность предоставляет мне своим ходатайством о повторном слушании дела. Без этого ходатайства процесс будет продолжаться до своего логического завершения. Однако Хоби утверждает, что, позволив обвинению извлечь выгоду из отсутствия Нила, я проявила предвзятость и нанесла такой ущерб защите, что он лучше назовет процесс фарсом и начнет с нуля после того, как появится Нил, когда бы тот ни появился. Я почти физически чувствую на себе тяжесть взглядов многих десятков глаз, обладатели которых заметили, что со мной что-то происходит. Пауза слишком затянулась, и все понимают, что это неспроста.

— Ваше ходатайство принимается, мистер Таттл.

Пронзительная до звона в ушах тишина. Она охватила весь этаж, все восемь залов. Наступил один из тех напряженных моментов, когда все ждут развязки, затаив дыхание, а затем она наступает, но по инерции все продолжают сидеть без малейшего движения, боясь шелохнуться. Хоби сверлит меня взглядом, пытаясь найти разгадку. Такого поворота он явно не ожидал. Тщательно продуманный сценарий, в котором каждый персонаж действовал так, как было нужно Хоби, оказался нарушенным и вот-вот полетит ко всем чертям. Лихорадочные размышления ни к чему не приводят. Он понимает, что загнал себя в тупик и теперь нужно срочно попытаться дать задний ход.

— Судья, я снимаю свое ходатайство.

— Я только что удовлетворила его.

— Ваша честь, я сказал, что собирался заявить такое ходатайство. Я лишь обдумывал такой шаг и окончательное решение намеревался принять завтра утром. Однако я не заявлял ходатайства.

— Ваше ходатайство считается заявленным и удовлетворенным.

— Тогда я ходатайствую о пересмотре вами этого решения. Прошу вас подумать еще раз и принять окончательное решение не сейчас, но через день. Я оскорбил вашу честь. Вижу это и приношу свои извинения. Покорнейше. Покорнейше, судья Клонски. Однако подумайте еще раз.

И я думаю — но не целый день. Мне хватает одного мгновения. Где-то в глубине сознания я вечно буду сидеть здесь, вынося приговор самой себе, выступая от имени своих убеждений, страшась своих собственных слабостей, борясь со своим прошлым. Объективность, конечно же, относительна и может проявляться лишь в той или иной степени. Однако, подвергнувшись воздействию всех враждебных внешних сил, которые давили, толкали, разрывали на части — после Брендона Туи, Сета, самого Хоби и его афер с Дубински, — я больше не нахожусь в той комфортной зоне, которая в значительной мере гарантирует беспристрастность. Наверное, я должна была еще в самом начале знать, чем все закончится. Я бы довела дело до конца, если бы чувствовала себя обязанной сделать это. Однако такого ощущения во мне нет, и поэтому не буду — не могу — упускать эту возможность. Самое печальное в жизни — совершать одну и ту же ошибку дважды.