Словарь Ламприера - Лоуренс Норфолк

Ламприер выпрямился. Какое-то мгновение он сжимал в руке деревянный меч; потом в его мозгу пронеслось: «Надо быть безумцем, чтобы поверить в это!» Менелай наступал. Ламприер бросил свое бесполезное оружие, чтобы вернуться обратно на сцену, где белый великан осыпал его оскорблениями и обзывал трусом и соблазнителем. Но Ламприер не обратил внимания на упреки. Он стал срывать маски со своих товарищей-троянцев. Перед ним появлялись лица, нарумяненные помадой, измазанные красками, рябые, пятнистые, с беззубыми ртами и мутными от пьянства глазами. Ламприер подумал о мече, расколовшем деревянную скамейку, и спросил про себя: «Где же была Афродита со своим туманным облаком? Почему она не поспешила перенести меня в безопасное укрытие?» Но ответ на этот вопрос остался в прошлом, в часе времени назад и в миле погони по темным улицам. На его узкой кровати она раз и навсегда доказала ему, что, как и он сам, она состояла из плоти и крови, была таким же земным человеком, как и он, — если, конечно, это все не показалось ему. Он закричал: «Джульетта!» Но крик утонул в общем шуме, и никто не обернулся на зов.

Троянцы в белых домино у него за спиной снова принялись теснить черных греков, и те отступили за баррикады кресел, швыряя в противников пустыми бутылками, деревянными копьями и спинками сидений. Вот предводитель троянцев, Гектор, пробивается вперед, швырнув одного грека о стену, другого — через плечо, третьего — в гущу его товарищей в черных домино. Черный великан, задумчивый Ахилл, стоит неподвижно. Гектора окружают и оттесняют обратно к сцене, но тут ему-удается схватить за горло главного из нападающих и бросить его на пол, где тот и остается лежать. Черный Ахилл наконец сдвигается с места. Прорвавшись сквозь ряды воинов в белых одеждах, он добирается до Гектора, бегающего взад-вперед по сцене. Трапеция с олимпийцами раскачивается у него над головой, боги шепчут ему: стой и сражайся. Гектор принимает совет — и напрасно. Ахилл хватает его и сбивает с ног одним мощным ударом. Слева в зале появляются две бутафорские лошади и колесница с треснувшим колесом, выкрашенная золотой краской; не доехав до сцены, колесница разваливается, и Ахилл собственноручно ташит Гектора вокруг зала. (Убитые горем троянцы издают вопли, Гекуба обнажает грудь.) Ахилл устает, останавливается и начинает откупоривать бутылку, а в это время на сцене Парис видит свою Елену, пробегающую за кулисами, и кричит: «Джульетта!» Она оборачивается, шепчет: «Уходи отсюда!» — и он устремляется за нею.

Погоня возобновилась. За сценой уже вовсю трудились над починкой сломанной колесницы. Из бутафорских лошадей вышли актеры, раскрасневшиеся и вспотевшие, и стали освежаться холодным пивом. Со стульев свисали театральные костюмы, яркий ситец и марля, лежали маски животных и деревянное оружие. Ламприер поднял голову и увидел, что потолок уходит к самой крыше театра. С потолка свисали веревки и канаты, веревочные лестницы тянулись к ненадежным платформам, качающимся в сотне футов над сценой. Откуда-то сверху свисали старые декорации: триумфальная арка, гора, несколько деревьев и какие-то трубы неправильных форм, раскрашенные в голубой и белый цвета, трубы кончались ручками, вероятно, их можно было вращать (Ламприер вдруг догадался, что они должны были изображать бушующее море).

Джульетта была уже высоко вверху: смутное светлое пятнышко в полумраке. Ламприер увидел, как она открыла люк, ведущий на крышу. Показался квадратик ночного неба, на его фоне — силуэт Джульетты, а потом люк закрылся. Ламприер полез по веревочной лестнице следом. На середине пути он остановился и взглянул вниз. Земля была гораздо дальше, чем он думал; чересчур далеко. Ламприер продолжал подниматься, медленно взобрался на самую высокую платформу, качавшуюся на канатах, и оказался у крышки люка. Он откинул ее, протиснулся в отверстие и упал на спину, задыхаясь. Небо, звезды, ночь. Ламприер лежал на крыше оперного театра.

Дул теплый ветер. Плоская крыша простиралась вперед футов на сорок. Когда-то она была покрыта свинцом, но от долгого воздействия дождя и воздуха сияла теперь в лунном свете странной белизной. Ламприер стоял лицом к фронтону в задней части крыши. Он заметил, что плоская поверхность перед ним усыпана какими-то странными холмами или непонятными существами. Их было штук двадцать—тридцать. Черепахи! А над самым фронтоном склонялась над низким парапетом еще одна, одинокая черепаха, привставшая на задних лапах. Черепахи были большие, не меньше чем в две трети человеческого роста. Казалось, кроме Ламприера и странных изваяний, на крыше никого нет. Он снова позвал: «Джульетта!» Сначала никто не отвечал, но вот Ламприер увидел, что с противоположной стороны крыши поднялась чья-то фигура и зашагала ему навстречу.

— Добрый вечер, Ламприер! Ты пришел за тем, что принадлежит мне, — произнес виконт. Его сапоги грохотали по свинцовой крыше. Ламприер отпрянул в сторону.

— Она не ваша! — крикнул он в ответ. — Она сказала мне… Вы ей не отец!

Виконт подошел ближе.

— Верно, Ламприер… Ах, как это верно… — Он коротко рассмеялся. — Дело не в ней. Меня занимает нечто более важное, и это тяжелее понять.

Виконт остановился и оказался лицом к лицу с Ламприером. Их разделяло несколько ярдов. В лунном свете лицо Кастерлея казалось уродливым. Ламприер искал Джульетту, ему была нужна только она. В чем же еще было дело?

— Твоя доля, Ламприер! Девятая доля имущества Компании! — проревел ему в лицо Кастерлей. — То, что искал твой отец!

— Мой отец! — выдохнул Ламприер. Ламприер вспомнил, какое было выражение лица у Джульетты, когда он упомянул собак, — удивление, ужас…

— Твой отец, твой дед, и отец твоего деда, и его отец, все они искали то, что ищешь ты. Как только мы отрубали эти головы, они вырастали вновь. Вырастали вновь, Ламприер. И твой отец… Ты что, и вправду поверил, что это был несчастный случай?

Ламприер снова увидел, как псы, низко стелясь по земле, устремляются по следу, как отец пытается убежать, падает, катится в озеро, переворачивается на мелководье, и его рука…

— Ты и вправду решил, что это были несчастные случаи, Ламприер? — Виконт сделал еще шаг к нему.

— И Франсуа? — Кастерлей остановился. Ламприер опять отпрянул в сторону. Теперь он стоял спиной к парапету. Виконт шагнул к нему. Его огромная туша башней нависла над Ламприером.

— Всему свое время, — он издевательски рассмеялся. Ламприер сделал шаг назад и стукнулся пяткой о черепаху. Виконт снова приблизился. Он надвигался на свою жертву как бы ненамеренно, огибая черепах и заставляя Ламприера отступать к парапету.

— Настало время и для тебя, Ламприер. Виконт вытащил короткий кинжал. Ламприер снова отступил. В памяти его всплыли отрывки отцовского письма. «Если я покину этот мир так же, как и наши предки… сомнения и вопросы без ответов… Джон, не преследуй их больше». Виконт подступил ближе. «Ты не сможешь удовлетворить свое любопытство». Ламприер чувствовал, что парапет за его спиной уже совсем близко, а за парапетом — пустота… «Не сможешь осуществить свою месть». Какой же я дурак, подумал он. Кинжал со свистом прорезал воздух, заставляя его опять отступить. Ламприер попятился и понял, что дальше отходить нельзя. Виконт ухмыльнулся и снова взмахнул кинжалом. Ламприер отшатнулся назад и оказался на парапете. «Что касается моих бумаг, сожги их». Какая непростительная глупость, о дурак! Кастерлей сделал последний рывок, нож мелькнул в дюйме от лица Ламприера. Молодой человек шевельнул губами, словно хотел что-то сказать, парапет ушел у него из-под ног, и центр тяжести уже покинул его тело, уже был у него за спиной, уже мчался навстречу камням мостовой в сотне футов от крыши театра. Он готовился к смерти, подобно всем другим Ламприерам, и к небытию, ибо он был последним.