Лекарь. Ученик Авиценны - Ной Гордон

— У меня из раненых остался двадцать один человек. Им необходимо лежать спокойно на одном месте, иначе они тоже умрут, о великий повелитель.

— Я не могу ждать, пока они поправятся, — ответил шах. Ему не терпелось вступить победителем в Исфаган.

— Я прошу позволения остаться здесь и ухаживать за ними.

Шах удивленно посмотрел на него.

— Но я не позволю Кариму остаться здесь как хакиму. Он должен вернуться со мной вместе.

Роб согласно кивнул.

Ему дали пятнадцать пленных индийцев и двадцать семь вооруженных персидских воинов, чтобы нести носилки, а также двух махаутов и всех пятерых раненых слонов, чтобы они продолжали получать помощь лекаря. Карим распорядился, чтобы разгрузили и оставили несколько мешков риса. Наутро лагерь снова поспешно свернули, основная часть отряда двинулась в путь, и когда последний воин скрылся из виду, Роб остался с ранеными и горсткой воинов в непривычной тишине. Это одновременно и радовало его, и тревожило.

* * *

Отдых пошел его пациентам на пользу. Они лежали в тени, среди зелени, их не беспокоила бесконечная тряска при движении по дорогам. Двое умерли в первый день, еще один — на четвертый, но остальные изо всех сил цеплялись за жизнь, и решение Роба остановиться в Белуджистане спасло им жизнь.

Воины охраны поначалу были недовольны выпавшим им жребием. Все другие участники набега вот-вот вернутся в Исфаган, будут там в безопасности и насладятся лаврами победы, а вот им выпало по-прежнему рисковать собой, да еще и выполнять грязную работу. Два воина из числа оставленных Робу улизнули на вторую ночь, больше их не видели. Безоружные индийцы удрать не пытались, как, впрочем, и остальные воины-персы. Профессиональные солдаты, они довольно быстро сообразили, что в следующем походе раненым может оказаться любой из них, и почувствовали благодарность к хакиму, который готов подвергать риску себя, чтобы помочь таким же простым воинам, как они сами.

Каждое утро Роб высылал из лагеря небольшие группы охотников. Те возвращались со скромной добычей, которую разделывали и тушили вместе с оставленным Каримом рисом, и на его глазах раненые набирались сил.

Слонов он лечил, как и людей, регулярно меняя повязки и промывая раны вином. Огромные звери стояли спокойно, терпели боль, которую он им причинял, словно понимали, что делает он это ради их же пользы. Люди были не менее терпеливы, чем животные, хотя некоторые раны гноились и Роб был вынужден разрезать швы и снова вскрывать начавшую заживать плоть, чтобы очистить раны от гноя, промыть их вином, а затем снова зашить.

Для себя он отметил странный факт: почти во всех случаях, когда он обрабатывал раны кипящим маслом, те воспалялись, опухали и переполнялись гноем. Многие из таких раненых уже умерли, тогда как у тех, кого он лечил, когда масло уже кончилось, нагноений не отмечалось, и все они выжили. Он стал вести записи, полагая, что даже одно это наблюдение придавало смысл его участию в набеге на Индию. У него и вино уже заканчивалось, но он недаром в свое время изготавливал Особое Снадобье от Всех Болезней — благодаря этому он знал теперь: где есть крестьяне, там найдутся и бочонки крепких напитков. По пути они купят еще вина.

Наконец, по прошествии трех недель, они покинули лагерь вокруг навеса. Четверо выздоравливающих достаточно окрепли и могли ехать верхом, так что двенадцать воинов остались без носилок и могли подменять носильщиков, позволяя то одним, то другим передохнуть. Роб увел их с Пути пряностей при первой возможности и повел кружной дорогой. Такой маневр почти на неделю удлинял их путешествие, что воинов не радовало. Но Роб не собирался рисковать, повторяя со своим малым караваном путь шахского отряда — мимо деревень, ограбленных царскими фуражирами, умирающих с голоду и преисполненных ненависти к воинам.

Три слона все еще прихрамывали, грузами их не стали навьючивать, а Роб ехал на спине слона, у которого было лишь несколько неглубоких царапин на хоботе. Роб был очень доволен, что покинул седло Суки, и рад был бы никогда в жизни больше не садиться на верблюда. На широкой спине слона, напротив, было удобно, надежно, да и вид открывался просто царский.

Но легкость путешествия предоставляла ему неограниченные возможности для размышлений, и он на каждом шагу вспоминал Мирдина. Случавшиеся в пути происшествия: вдруг одновременно в воздух поднялись тысячи птиц, вот солнце садится, и небо будто вспыхивает ярким пламенем, вот один из слонов неосторожно ступил на краешек глубокой канавы, обрушил его, а потом присел, как ребенок, и съехал вниз по образовавшемуся склону, — все эти мелочи Роб замечал, но они его не развлекали.

«Иисусе, — думал он, — или Шаддаи, или Аллах, как бы Тебя ни называли. Отчего ты допускаешь такое расточительство?»

Цари посылали в битвы простых людей, и некоторые из уцелевших были малодостойными людьми, а некоторые так просто негодяями, с горечью думал Роб. Однако Бог допустил, чтобы погиб тот единственный, у кого были задатки святого и такой разум, которому завидует и какой желает иметь всякий ученый. Мирдин всю жизнь посвятил бы тому, чтобы лечить людей и служить им.

С тех пор как он похоронил Цирюльника, ни одна смерть не взволновала Роба так сильно, до глубины души, и он до самого Исфагана ехал мрачный и преисполненный отчаяния.

К городу они подошли уже перед наступлением вечера, и тот выглядел точно таким, каким Роб увидел его впервые: белые здания с наброшенным на них покрывалом синих теней, а крыши отсвечивают розовым из-за окружающих город песчаных холмов. Они проехали прямиком в маристан, где он передал восемнадцать раненых на попечение других лекарей.

Затем они направились на конюшни Райского дворца, и там Роб освободился от ответственности за животных, воинов и рабов.

Покончив с этим, он попросил вернуть ему гнедого. Находившийся поблизости Фархад, новый Капитан Ворот, услышал и приказал конюху не тратить время на поиски одной конкретной лошади в бурлящем табуне.

— Приведи хакиму другого скакуна.

— Хуф сказал, что я получу назад своего коня. — Не все же должно теперь измениться, сказал себе Роб.

— Хуфа нет.

— И тем не менее. — К немалому удивлению Роба, и в его голосе, и в глазах появилась упрямая решимость. Он побывал в пекле боев, они стояли ему поперек горла, но теперь ему хотелось с кем-нибудь драться, накопившаяся злость требовала выхода. — Я хочу получить своего коня.

Фархад разбирался в людях и ясно почувствовал в тоне хакима вызов. Препираясь с этим зимми, выигрывал он мало, а вот потерять мог весьма многое. Поэтому он пожал плечами и отвернулся.

Роб вместе с конюхом изъездил весь загон. К тому времени, когда они увидели гнедого мерина, ему уже было стыдно за свою грубость с Фархадом. Они отделили гнедого от табуна и оседлали, а Фархад смотрел и не скрывал своего презрения: вот за это неполноценное животное зимми готов был ссориться с ним?

Но, как бы то ни было, гнедой охотно потрусил рысью в сумерках к кварталу Яхуддийе.