Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

Ребекка проглотила комок в горле и снова высморкалась.

— Может быть… — Она запуталась. — Да, может быть, ты прав, Джан, может быть, я поспешила, согласившись выйти за тебя замуж…

Я подавил вздох облегчения. Я на самом деле ее очень любил и смертельно боялся потерять. И в то же время я уже ясно видел, что должен жениться на Фелисити. Я чувствовал себя так, словно шел по натянутой проволоке на коньках.

— Мне бы хотелось жениться на тебе по многим причинам, — тихо сказал я, — но это будет к худшему, дорогая. Ты сама это знаешь.

Ее чудесные глаза снова наполнились слезами. Она была ослепительна.

— Да, — признала она. — Ты прав. Просто… — Слезинка замерла на изгибе ее роскошной щеки и заблестела на белой коже, как алмаз, — …мне так одиноко… да и детям нужен отец. Ты так хорошо ладишь с детьми, Джан.

— Я буду приходить, как только смогу, — пообещал я, растроганный. Я никогда прежде не думал, что хорошо лажу с детьми. По правде говоря, я не очень любил детей, кроме малютки Деборы, чья застенчивая женственность мне нравилась. — Дорогая, мой брак ничего не изменит, обещаю, — искренне повторил я. — У нас все будет, как прежде.

Так и случилось, хотя мой брак немного не соответствовал нашей предварительной договоренности с Фелисити. Мы поженились через девять месяцев после свадьбы Филипа, весной 1928 года, и у нас была прекрасная свадьба в Лондоне. Фелисити решила, что ее свадьба должна быть обставлена со вкусом, что ей надо получить как можно больше от неожиданной прогулки к алтарю. Еда на приеме была отменной, шампанское, натурально, — лучшим, какое можно было достать за деньги, а потом мы весело и шумно уехали в Париж, чтобы еще в течение двух недель праздновать это событие. Но медовый месяц стал моим падением. Перед свадьбой Фелисити сотворила чудеса со своей внешностью, накупила множество платьев, подчеркнувших ее фигуру в нужных местах. Не удовлетворившись революцией гардероба, она уложила волосы у профессионала и, как я подозревал, прошла массу косметических процедур. Результаты были потрясающими. Когда мы добрались до номера в нашей парижской гостинице, я понял, что двойная кровать никак не отразится на некоторых моих физиологических потребностях, о которых я принудил было себя забыть во время путешествия, а когда она наконец нарядилась в наисоблазнительнейшее черное неглиже, какое мне только приходилось видеть, я понял, что всякая попытка воздержания заранее обречена на неудачу.

— Восхитительно! — сказала Фелисити наутро. — Я не допускаю мысли, что могу что-нибудь упустить. Бог с ним, с аннулированием брака, Джан, дорогой, ведь существует еще и развод. Если потом нам понадобится расстаться, мы всегда сможем организовать небольшую измену.

Итак, мы продолжали веселиться сначала в Париже, а потом опять в Лондоне, где остановились на две недели перед возвращением домой. С Фелисити было невероятно весело. Мы ели и пили всюду, от Сохо до Найтсбриджа, и танцевали все, от фокстрота до чарльстона. Мы танцевали до изнеможения. Намного позже, когда я вспоминал о медовом месяце, мне представлялись размытые картинки Лондона, сияющего модерном: коктейли, ночные клубы, джаз-банды, девушки-подростки с коротко остриженными волосами и алыми ртами и танцы, танцы, танцы… Но наша энергия не иссякала. Если мы не танцевали ночь напролет, то целый день носились по Лондону; мы плавали на лодке по озеру и гуляли в Гайд-Парке и даже сходили в зоопарк. Когда медовый месяц закончился, мы все еще так наслаждались жизнью, что не хотели возвращаться домой. Самое странное, что я к тому времени был искренне рад своей женитьбе на Фелисити и предвкушал радостную семейную жизнь, но как только вернулся в Корноулл, снова подпал под чары Ребекки, и ничто не могло удержать меня возле жены, даже уважение и привязанность. Конечно, я не говорил Ребекке, что мы с Фелисити провели нормальный медовый месяц и что я по-прежнему сплю с женой раз в неделю даже по его окончании. Мне казалось, что я обязан Фелисити хотя бы этим знаком признательности, потому что она была, как говорят, «своим парнем» и превратила потенциально ужасный брак в веселую, добрую дружбу.

Нам с Фелисити отвели одно крыло Карнфорт-Холла; но два-три раза в неделю мы должны были ужинать в главной части дома с ее отцом и мачехой. Я старался поддерживать с сэром Джастином, который был ужасным старым занудой, сердечные отношения, а он был настолько благодарен мне за подаренную ему надежду на внуков, что даже расщедрился. Он существенно увеличил доход Фелисити; она немедленно открыла для нас в банке общий счет, и после этого мне больше не приходилось волноваться из-за денег. Я купил великолепную экстравагантную машину «испано-сюиза» и несколько новых костюмов. Единственной ложкой дегтя в бочке чистейшего меда нашего счастья оказалась новая мачеха Фелисити, бывшая экономка моего отца Элис Пенмар.

Мы с Элис никогда не любили друг друга; теперь же, оказавшись в родстве друг с другом посредством наших браков, и не подумали преодолеть взаимную неприязнь. Элис была одной из тех одаренных женщин, которые любят управлять всем, чем только можно. Несомненно, она управляла Карнфорт-Холлом даже успешней, чем Пенмарриком, а сэром Джастином еще лучше, чем моим отцом (я никак не мог решить, были ли они с отцом любовниками, но это казалось мне весьма вероятным). Конечно же, сэр Джастин ее обожал. Мне кажется, он ей нравился, она всегда хорошо к нему относилась, но я был уверен, что ее больше привлекала роль леди Карнфорт, нежели роль жены в традиционном понимании. Когда я женился, ей было тридцать семь лет, она была умна, стервозна и чертовски проницательна.

— Она мне говорила, чтобы я не выходила за тебя замуж, — призналась Фелисити, которой Элис тоже не нравилась. — Ну разве не смешно? Я, конечно, сказала, чтобы она не лезла не в свое дело, — прямо так и сказала! Она, конечно, решила, что я была недопустимо груба, но мне все равно. Потом она принялась рассказывать мне о тебе и о Ребекке, но я беспечно ответила: «Дорогая Элис, не трудись, Джан мне уже все рассказал!» Она прямо побагровела от злости. Очень смешно.

Я занервничал. Мне не было стыдно за роман с Ребеккой, но ради нее и детей я пытался держать нашу связь в секрете. Кроме того, мне приходилось думать о Фелисити; мне не хотелось, чтобы неприятные слухи расстраивали ее, а если Элис Карнфорт начнет всем рассказывать о моей любовнице в Морве, дело кончится тем, что тесть будет мной очень недоволен.

Я был очень раздражен.

— Интересно, как Элис узнала о моих отношениях с Ребеккой? — сказал я Фелисити, когда мы вдвоем размышляли над этим.

— Элис знает все, — ответила Фелисити. — Она такая. Она коллекционирует слухи, как другие женщины коллекционируют шляпки, и чует незаконную связь, даже если пара на людях только улыбнулась и сказала друг другу: «Хорошая погода, не правда ли?» Она меня поражает. Мне кажется, ее талант собирать слухи равен только ее способности обводить престарелых мужчин вокруг пальца. Никогда не забуду, как я была шокирована, когда папа сказал, что собирается на ней жениться. Я знала, что она давно ему нравится, но никогда не думала, что он позволит ей увлечь его к алтарю. Ведь он же терпеть не мог ее отца за то, что тот сто лет назад соблазнил и обманул бедную тетю Джудит, но Элис, по всей видимости, не составило труда убедить его, что ее отец сделал тете Джудит большое одолжение, сбежав с кем-то еще! Честно признаться, мне кажется, что она, если бы постаралась, смогла бы убедить его, что черное — это белое.