Черный тополь - Полина Дмитриевна Москвитина

Точно.

Рубит!

Вот он, в синих брюках, по пояс голый, загорелый, размахивает сверкающим на солнце топором и с силой вонзает его в податливый, полусгнивший ствол дерева.

– Бух! Бух! – постанывает, скрипит мертвое дерево. А Агнии кажется, это не дерево скрипит. А это ее сердце натруженно и гулко ударяется под ребра. – Бух! Бух! – обливается смертельной усталостью сердце Агнии. Оно сжимается от боли с каждым ударом. – Бух! Бух! – размеренно и четко кромсает острый топор одинокое, уставшее сердце Агнии. – Бух! Бух! – гулко и тяжело колотится покинутое сердце… И щепы, желтые, кудрявые щепы летят, летят, летят. И слезы ползут по впалым, загорелым щекам Агнии…

Мариины ребятишки, оседлав раздвоенную вершину, спиливают вильчатые рога старого тополя.

Здесь же и Мамонт Петрович, и Полюшка… Ее Полюшка. И даже маленький Демка егозится возле ног Демида: собирает щепы и таскает их во двор к печке-времянке, где Мария и Анисья готовят обед.

Демка припадает на одну ножку и с трудом волочит другую – ему только что сделали переливание крови. Наклоняясь за щепами, Демка, как гусак, вытягивает назад одну ногу, а то и совсем садится на землю и тогда уже, набрав беремя, корячится, чтобы подняться…

Эта работа – таскать желтые щепы старого тополя – дается Демке с трудом! Вообще, счастье жить досталось ему с трудом. Знает Агния, не таскать бы Демке желтые щепы старого тополя, кабы не ее Полюшка!..

Перенесенная дорога, недостаток питания, перемена воды и пищи изнурили мальчонку болезнями. Две недели метался он в жару, бредил, исходил рвотой и поносом. Полюшка рассказывала, как он на стенке ловил какие-то одному ему ведомые пряники…

Полюшка! Как же она переменилась за эти две недели, ее ласточка! И в кого она такая щедрая, ласковая?… Куда девалась ее ненависть к Анисье? Враз забылись все распри отца и матери. Все ушло от нее куда-то в сторону. И она день и ночь металась около Демки, как собака, охраняя плотную, тугую дверь между жизнью и пустотой, куда ненароком мог нырнуть маленький Демка…

Может, в этом и есть смысл жизни?

Дети иногда бывают мудрее своих родителей…

Печет, печет полуденное солнце, сушит соленые слезы на потрескавшихся губах Агнии.

– Бух! Бух! – стонет дерево, гулко отдаваясь эхом в окрестности.

Значит, в жизни бывает так. Нашла грозовая туча, громыхнула, вылилась дождем, и вот снова проглянуло солнце, разведрилось, опять установилась хорошая погода. Изо дня в день до того печет солнышко, такое щедрое и ласковое, что земля трескается и вянут травы. Люди млеют в духоте и зное, глядя на небо: когда же оно наконец лопнет и прольет дождь? Так вышло и в жизни Анисьи. Встретила ее Белая Елань грозою, дождем, ненавистью юной Полюшки, сумятицей бабьих сплетен, а теперь какая она счастливая…

Но не так вышло в жизни Агнии. Оттого-то и колотится натруженное сердце Агнии: «Бух! Бух!»

Когда Демке стало немного полегче, Полюшка носилась с ним по деревне, уверяя всех, что у него «вылитые папины глаза!».

– Ну вот нисколечко-нисколечко на Анисью не похож! Вы только поглядите!.. А какой умный-умный, ужас прямо! Демочка, сосчитай до пяти.

– Пять, шесть, – говорил Демка.

– Ах ты, мой цыпленочек! – восторгалась Полюшка.

Она поила его настоем целебных трав, уговорила Шумейку поехать с нею и Демкой в районную больницу к доктору. И на свой риск и страх они с Шумейкой взялись за переливание Полюшкиной крови Демке. Каждый раз, после очередной порции, впрыснутой в ягодицу Демке, он становился воинственным и драчливым.

– Так ее! Так ее, Демид Мамонтович! – поддакивал Мамонт Петрович, когда уросивший Демка таскал Полюшку за волосы. – Ишь ты, как в тебе Полянкина кровинка-то бушует! Ничего! Значит, оклемаешься. Перезимуешь!

Мариины ребятишки тоже жалели Демку и старались наперебой ему угодить. Любопытный Гришка все приставал:

– Дем! А Дем! Ну покажи, что у тебя там болит?…

– Нет! Ззя! – решительно ограждался Демка, загораживая больное место руками. И, сделав страшные глаза, убежденно врал: – Там бабака. Она кусается. Уф!..

Вздохнув, с шелестом и хрустом ломая иссохшие сучья, поникла сначала одна, потом другая вершина тополя. Ребятишки спрыгнули с дерева и стали помогать Демиду наклонять его в сторону дороги.

– Бух! Бух! Бух! – еще яростнее и оживленнее заработал топор.

– Бее-е-реги-ись! – раздался голос Демида.

– В сторону! Все в сторону!..

– От окон его вали! От окон! – суетился Мамонт Петрович.

Ствол дерева качнулся, дрогнул, затрещал, будто внутри его переломился хребет, и оно со стоном повалилось на землю.

Ноги у Агнии одеревенели, но она все стояла, таясь за кустами в зарослях поймы, как будто невидимая цепь приковала ее к тополю.

Черный, черный тополь! Отлопотал ты свои песни-сказки. Больше никто уже не будет вязать венки из твоих гибких веток. Не будешь ты заметать дорогу пуховой метелицей, не укроешь бредущих куда-то в поисках счастья людей. Не спрячешь от непогодья в своей листве мохнатых, жирных шмелей, и золотистые пчелы не унесут на лапках твою душистую смолку!.. Твоя тень померкла, улетучилась. И только маленькая, ершистая поросль напоминает людям, что ты еще весь не умер, что корни твои живут и взбуривают землю неуемной жаждой жизни – обновления.

И кто знает, не вырастет ли со временем из этой маленькой поросли снова могучее дерево?