Слуги Темного Властелина - Р. Скотт Бэккер

Быть может, это он и навел их на Инрау?!

Ахкеймион замер и затаил дыхание в рассеянном свете свечи. Пергамент покалывал онемевшую левую руку.

Быть может, он навел их еще и на…

Он поднес пальцы ко рту, медленно провел ими вдоль нижней губы…

«Эсми…» – прошептал он.

Связанные вместе прогулочные галеры лениво покачивались на волнах Менеанора за пределами укрепленной гавани Момемна. Это была многовековая традиция – выходить в море на галерах, чтобы отметить праздник Куссапокари, день летнего солнцестояния. Большинство собравшихся на галерах принадлежали к высшим кастам кжинеты из домов Объединения либо жрецы-нахаты. Люди из дома Гаунов, дома Дасков, дома Лигессеров и многих других оценивали друг друга и кроили свои разговоры в согласии с туманными сетями преданности и вражды, соединявшими между собой все знатные дома. Даже внутри каст существовали тысячи тончайших различий, зависящих от ранга и репутации. Официальные критерии подобных различий были более или менее очевидны: близость к императору, которая легко определялась иерархией чинов внутри многочисленных министерств, или, на противоположном полюсе, близость к дому Биакси, традиционным соперникам дома Икуреев. Однако сами дома имели долгую и запутанную историю, и ранг каждого отдельного человека был неразрывно связан с этой историей. Так что наложницам и детям говорили: «С этим человеком, Тримом Хархарием, держись почтительнее, дитя мое. Его предки были когда-то императорами», несмотря на это дом Тримов давно уже впал в немилость у правящего императора, а Биакси и подавно презирали его с незапамятных времен. Если добавить сюда критерии богатства, учености и ума, станет ясно, отчего правила джнана, определяющие все взаимодействия между ними, оставались абсолютно непонятны человеку извне, а для человека изнутри были сплошной головоломкой, зловонным болотом, где тупые и бестолковые тонули почти мгновенно.

Однако все это месиво скрытых забот и мгновенных расчетов совершенно их не тяготило. Это был просто образ жизни, такой же естественный, как круговорот созвездий над головой. Зыбкие требования жизни оставались не менее обязательными оттого, что были зыбки. Так что пирующие смеялись и болтали с виду абсолютно беспечно, облокачиваясь на полированные поручни, нежась на ласковом предвечернем солнышке и дрожа, когда оказывались в тени. Звенели кубки. Вино лилось рекой и расплескивалось, отчего липкие пальцы в кольцах делались еще более липкими. Первый глоток выплевывали в море, как дар Мому, богу, предоставляющему место для празднества. Беседы бурлили шутками и серьезностью, точно бесконечная череда голосов, каждый из которых требовал внимания, пользовался возможностью произвести впечатление, позабавить, сообщить что-то. Наложницы, облаченные в свои шелковые кулаты, чурались грубых и скучных мужских бесед, как то и подобает нежным девам, и вели между собой иные разговоры, на темы, которые им никогда не наскучивали: моды, ревнивые жены, своевольные рабы и рабыни… Мужчины же, старательно выставлявшие на солнце свои пышные айнонские рукава, толковали о вещах серьезных, и с насмешкой и презрением взирали на все, что не имело отношения к войне, ценам и политике. К тем немногим, кто рисковал нарушить джнан, относились снисходительно либо одобрительно, в зависимости от того, кто именно его нарушал. Умение вовремя и в меру преступить джнан – это тоже часть джнана. Услышавшие же о таком женщины старательно ахали и ужасались, отчего мужчины разражались хохотом.

Воды залива вокруг галер были неподвижными и ярко-синими. Вдали, крохотные, точно игрушки, стояли у причалов в устье реки Фай галеотские хлебные галеры, сиронжские галеоны и другие суда. Небо после бушевавшего накануне шторма было особенно глубоким и чистым. На берегу невысокие холмы, окружавшие Момемн, были бурыми, а сам город выглядел старым-престарым, как пепел кострища.

Сквозь вечно висящую над столицей пелену дыма виднелись великие монументы, точно более темные тени, нависающие над серым нагромождением зданий и лабиринтом улочек. На северо-востоке, как всегда, высилась мрачная башня Зиек. А в центре города, над беспорядочным храмовым комплексом Кмираль, маячили огромные Купола Ксотеи. Самые остроглазые из фракции Биакси клялись, будто видят посреди храмов и Императорский Хрен, как успели прозвать новый обелиск Ксерия. Завязался спор. Более благочестивые возмущались непристойной шутке. Однако вскоре аргументы соперников и новые кубки вина заставили их сдаться. Им пришлось признать, что обелиск торчит точь-в-точь как хрен, да и головка у него имеется. Один из напившихся даже выхватил кинжал – а это было уже серьезное нарушение этикета, – когда кто-то вспомнил, как он на той неделе целовал этот обелиск.

В Момемне все было по-прежнему. А вот за стенами города все переменилось. Пригородные поля и луга были истоптаны в пыль бесчисленными ногами и изрыты колеями от бесчисленных колес. Земля потрескалась под тяжестью Священного воинства. Рощи засохли. Повсюду смердели отхожие ямы и жужжали тучи мух.

Священное воинство выступило наконец в поход, и люди из домов без конца говорили об этом, вспоминая, как был унижен император – нет, как была унижена империя! – по вине Пройаса и нанятого им скюльвенда. Скюльвенда! Неужто эти демоны теперь станут преследовать их и в области политики тоже? Великие Имена заявили, что император их обманывает и запугивает, и хотя Икурей Ксерий грозил отказаться от участия в Священной войне, в конце концов он сдался и отправил с ними Конфаса. Все сходились на том, что попытка подчинить Священную войну интересам Нансурии была замыслом отважным, но проигрышным. Однако раз с армией отправился блестящий Конфас, стало быть, не все потеряно. Конфас! Человек, подобный Богу! Истинный отпрыск киранейцев или даже кенейцев – потомок древней крови. Неужто он не сумеет перетянуть Священное воинство на свою сторону? «Вы только подумайте! – восклицали они. – Восстановить империю во всем ее былом величии!» И поднимали очередной тост за свою древнюю нацию.

Большинство из них провели мерзкие весенние и летние месяцы в своих поместьях и потому почти не имели дела с Людьми Бивня. Некоторые разбогатели на снабжении Священного воинства, а многие отправили с Конфасом своих драгоценных сынков. Так что у них было немало личных причин радоваться тому, что Священное воинство наконец двинулось на юг. Однако, возможно, были у них на то и более глубокие причины. Ведь когда случалось нашествие саранчи, они богатели, распродавая свои запасы, – и тем не менее возжигали благодарственные приношения, когда голод наконец заканчивался. Богам более всего ненавистна гордыня. Мир есть цветное стекло, сквозь которое просвечивают тени древних, немыслимых сил.

А где-то далеко отсюда шагало по дорогам, соединяющим две древние столицы, Священное воинство – огромное скопище крепких, сильных людей и сверкающих на солнце доспехов. Даже теперь некоторые утверждали, будто слышат сквозь смех пирующих и легкий шелест спокойного моря дальний зов его рогов, подобно тому, как отзвук трубы надолго застревает в ушах. Остальные замолкали и прислушивались, и, хотя им ничего не было слышно, они все же ежились и говорили с оглядкой. Если величие, которому человек был свидетелем, внушает человеку благоговение, величие, о котором ты только слышал, внушает благочестие.