Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

— Аннет, голубушка. Проводи гостей, сама знаешь, как и куда. Комиссару про горло напомни, чистить, мол, пора. Поняла? И Анисью с Наперстком доведи до калитки, а там пусть уж сами… Как-нибудь. Сундучки с накопленным барахлишком прихватить успеют еще.

— Матушка, а сама? — залепетала Аннет.

— Дела у меня.

— Не оставлю! — запричитала Аннет, но заметив, как первые языки пламени протискиваются через ставни, осеклась. Замотала головой. Ойкнула. — Идемте, господин. Я покажу.

* * *

Они спешили вверх по широкой лестнице один за другим. Семенила, спотыкаясь, Аннет. Легко перепрыгивала со ступени на ступень Наперсток, шарила ладонями по перилам слепая Анисья. Осторожно, стараясь не потревожить девушку, ступал молодой аристократ. Скрипели балясины — последней грузно поднималась Лидия Ван-дер-Ваальс.

Она распахнула двери будуара, привалилась к косяку и глядела, как быстро идут, почти бегут по галерее белошвейки, как широко шагает незнакомец, держа на руках худенькое тело. Норд-ост зашелестел по медным и фарфоровым язычкам колокольчиков, привязанных к высоким балкам, нанизанных гирляндами на бечевки от стены к стене. Большой колокол собора вторил бесконечным гулом: «одиннадцать… двенадцать»… В который раз врала, отмеряя чужую жизнь, деревянная кукушка. В городе наступила полночь.

Лидия Ван-дер-Ваальс подождала еще немного, побродила по комнате, прислушалась к треску перекладин, приложила ладонь к полу, отдернула — первый этаж жарко полыхал. Давно, много лет назад, знатный дом поставил для своей супруги купец Морского дома Мартен Ван-дер-Ваальс — темный венге на стены, палисандр на пол, ореховая доска на отделку.

* * *

Норд-ост набирал мощь. Лидия шагнула через порожек, поежилась от холода. В галерее было почти светло, не то луна выбралась из-за дымки, не то отблески пожара освещали стены и потолок галереи. Лидия медленно направилась к амбару. Она и не заметила, как выпал из кармана бубенец, не услышала слабого звяканья за воем морского ветра, за бесконечным перезвоном. Лидия спустилась в амбар, пересекла пустое пространство, перевалилась через гору хлама и осторожно поставила ногу в остроносых туфлях на перекладину.

— Тихо, тихо. Баю-баюшки-баю. Сейчас домой пойдем. Доченька…

Под шалью, пахнущей плесенью и нафталином, ожило, зашевелилось, захныкало детским голосом нечто, ставшее плотью от плоти модистки Лидии Ван-дер-Ваальс.

— Тсс. Потерпи, сердешная. У меня быстро приживается. Хорошо… Жить будешь… Будем… Доченька…

Вывеска «ского дома купец» обуглилась по краям, затрещала и рухнула на землю перед крыльцом, бок о бок с закопченной латунной табличкой «…Ваальс. Модистка».

* * *

Вы хоть раз слыхали, как поют киты? Нет? Говорят, некоторым удавалось. Говорят, что от пения китов душа замирает и опускается в благодать, тихо шевеля прозрачными плавниками, будто сонная рыба. Еще говорят, что от пения китов душа неразумным птенцом чайки барахтается в синеве, не различая той грани, где небо обрушивается в океан. Вы слыхали, как поют киты? Нет? Не страшно. Зато, если в полночь вам вдруг выпадет прогуляться по Стаббовым пристаням, вы услышите, как поют китобои. Скоро Большая Бойня — заведения открыты от зари до зари. Гудят Стаббовы пристани нехорошим куражом. Неспроста гудят. Не просто так охотники за серой амброй и ворванью переходят от стола к стойке, переговариваясь вполголоса и покусывая обветренные губы. Не случайно замолкают, чтобы поднять рифленого стекла стаканы и, не чокаясь, опрокинуть в себя горькую память. Большая Бойня… И кто-то спустится по скользким мосткам на причал, устало улыбаясь, а кто-то будет прятать глаза… А кому-то и вовсе больше не коснуться ладонью просмоленных дубовых кнехтов.

«Бееей, не жалей», — луженые глотки китобоев рвут туманную изморось в клочья. Дребезжащий голосок Сонь Та — старой рыбачки чудно вплетается в разноголосицу. Стучат кружки. Поют рыбаки. В таверне напротив бравурным мажором захлебывается пианола. Полуночный Кетополис, словно гигантская раковина возле уха — стонет нескончаемым «беееей — жалее ей… ээээй». «Вали отсель, сямка косая! Нечего корчить тут китобойку!» — бородатый старик сует кулак в хитрую улыбку Сонь Та, и та удивленно наблюдает, как на деревянной стойке появляется кровавая лужица. Ручейки, будто тонкие щупальца, расползаются в разные стороны. Играет в желтой ладони рыбачки лезвие, нехорошо скалится старуха. «Ай! Китобойчики бьются!» — визжит толстая блондинка, а пианола измывается над «Прощанием кетополийки», уже который раз перевирая десять первых нот. Бей. Не жалей! Завтра Большая Бойня.

«…Относительно голоса китов было много споров. Теперь удостоверено, что от сильной боли или во время опасности киты издают крик, похожий на рев, тем более ужасный, чем больше сам кит. Но более сложные коммуникативные формы, которые наблюдались нами в ходе Эксперимента, так и не получили достаточного научного обоснования.

Большинство признанных ученых (Северин, Анжелис, Гиллиус etc.) отрицают даже саму возможность существования у китов умственной деятельности. Основой этих выводов служит элементарное соотношение веса тела кита к весу его мозга. «Будь у китов ум, соответствующий их росту и силе, ни один корабль не мог бы устоять против их ударов; они сделались бы исключительными и единственными хозяевами океана» (Северин, 1879).

Кроме того, доктором Анжелисом было указано, что сам факт отсутствия у Cetacea наружного уха свидетельствует о недоразвитости слухового чувства. Отсутствие же сколь-либо значимых коммуникативных форм ставит крест на самой возможности существования у китов умственной деятельности.

Меж тем нами установлено, что колебания определенной частоты воспринимаются китами всем телом. Особую роль в этом играют костные структуры. В ходе Эксперимента наблюдались электрические явления в костях, что позволяет предположить наличие в костной или жировой ткани неких проводящих элементов, названных нами тельцами Брайда. При соответствующей длительности сигнала подопытные образцы приходили в крайнее возбуждение. В костях же наблюдалось значительное накопление статического электричества.

(…)

Использование этого феномена в настоящее время затруднено из-за малой его изученности.

(…)

И все же, основываясь на результатах, полученных в ходе Эксперимента, я предполагаю, что киты могут оказаться более подходящим материалом для работ по созданию (…), чем приматы, как на том настаивает Гиллиус.

Также существует большая вероятность, что причины столь яростного отрицания существования Cetus sapiens носят исключительно политический характер».

КОММЕНТАРИЙ:

«…есть, пожалуй, единственный довод в пользу мнения Стаффорда об удачности эксперимента Берлуччи: по иронии, он же одновременно и самый загадочный. В пятом году при ликвидации руин Стаббовых причалов, разрушенных во время Катастрофы, был откопан удивительный артефакт: безголовый скелет Phiseter catodon с остаточными металлическими креплениями, вживленными в кости. Рабочие, обнаружившие скелет, утверждали также, что некоторые кости ребер пронизывала проволока различных металлов — упоминались серебро, медь, титан; есть основания назвать здесь и золото. К сожалению, когда о находке стало известно ученым, от скелета мало что осталось. Тщательный осмотр места находки позволил отыскать запаянный бронзовый цилиндр, в котором находились некие бумаги (расположение цилиндра позволило высказать мнение, что тот был проглочен и находился во чреве китовом; впрочем, этот вывод неоднократно оспаривался позже). Судя по описи, составленной на месте г-ном Хлодвигом Клодтом, внутри цилиндра находился дневник, написанный на итальянском (с посвящением «моему птенчику Анжело»), разрозненные бумаги, касающиеся наблюдений за ходом некоего эксперимента, и цилиндр фонографа. Клодт писал, что на цилиндре были записаны «ужасающие звуки неясной природы; при первом прослушивании двое рабочих упали в обморок, у офицера Штурха были отмечены слуховые галлюцинации». К сожалению, оригинал бумаг и записи, переданные в Музей естественной истории, были утрачены при пожаре десятого года; до нас дошел лишь перевод нескольких страниц дневника, сделанный г-ном Клодтом сразу после обнаружения бумаг — причем, в свою очередь, «опись Клодта» (как ее назвали сразу же) была повреждена при пожаре и сохранилась фрагментарно. Упоминание «птенчика Анжело» позволило позже Курту Трою атрибутировать авторство дневника (Анжела Трокаддо, племянница Берлуччи, кстати, прославилась позже как автор детских сказок «Мэгги и Тресковый король» и «Фонтаны на горизонте»), хотя его мнение оспаривалось Альбертом Шимански.