Калечина-Малечина - Евгения Некрасова

Нет, а вдруг… повезёт — родители уговорят Веронику Евгеньевну не переводить её, ну, или в школе на Савушкина нет мест? Страх остановился. Катя останется в своём классе. И каждый день ещё семь лет — Сомов с компанией, Лара на другой парте, Вероника Евгеньевна распадётся на десять разных Вероник Евгеньевн, математика разделится на кучу монстров-предметов вроде геометрии (Катя слышала про неё). И каждый день дневник будет показывать родителям двойку или кол. «Катя катится-колошматится!» каждый день. Потому что Кате не справиться ни с одной новой Вероникой Евгеньевной или с новой математикой. Будущее катится-колошматится. Каждый день. Страх уже подошёл близко и морозно дышал на щиколотки. Вдруг Катя на краешке отчаяния нащупала ответ. Будущее нужно отменить. Сделать так, чтобы оно не катилось, не колошматилось — не наступало вовсе.

Катя вскочила с табуретки. Страх не понял и застыл на месте. Она сбегала в свою комнату, надела на голую ногу тапок. Катя вернулась на кухню, страх залез в мешок картошки. Достала нож в ящике стола, оглядела его с разных сторон, попиликала им легко по запястью, как скрипач по скрипке. Подумала, подошла к холодильнику прямо с ножом. Открыла дверцу, из нутра пахнуло порченым. Катя выудила из холодильниковых кишок сыр, развернула с трудом одной рукой прозрачную упаковку, на весу отрезала кусок и положила в рот, прожевала. Потом ещё один и ещё три. Холодильник почему-то не возмущался своей распахнутости. Катя запихнула сыр обратно, закрыла дверцу, отнесла нож на дно раковины. Подтащила табурет к кухонной мебели, забралась на него и открыла навесной шкафчик. Тут валялись залежи лекарств, таблеток, тюбиков, спреев и мазей. Мама часто болела из-за того, что сменила климат, и сильно уставала. От головы, от горла, от живота, от насморка, от кашля, от-чего-не-ясно. Катя ничего не понимала в лекарствах и не знала, от каких именно ждать нужного результата. Поперебирала серебристые пластинки, послушала издаваемую ими музыку. Слезла с табуретки, села на неё, начала задумываться и вдруг увидела плиту.

Катя пододвинула табурет к столу. Сбегала в туалет, тщательно несколько раз спустила воду (папа часто кричал на неё за то, что она забывала смывать). Возвратилась на кухню, оттащила от стены сложенную прямо с постельным бельём раскладушку. Разложила её и подвинула, тяжело дыша, прямо к плите. Потом поснимала с плиты кастрюлю, сковородку, чайник и по очереди отнесла их на стол. Открыла все газовые конфорки, не поднося к ним горящей спички. На кухне как будто зашипели сразу четыре змеи. Солнце из окна ткнуло Катю в голову.

«Свети сколько влезет», — это подумала Катя, залезла на раскладушку, накрылась одеялом и сбросила сначала один, потом второй тапок.

Потом приподнялась, протянула руку и со скрипом раскрыла полностью дверцу духовки. В кухне зашипела пятая и самая толстая змея. Катя закрыла глаза. Самая тоненькая газовая змея от самой маленькой конфорки, на которой мама по выходным варила кофе, пробралась в мешок картошки и задушила страх. Катя улыбнулась и сразу заснула, не от газа, но от усталости после бессонно-вязательной ночи. Ей моментально приснилось, что они с Ларой в вязанных Катей варежках (на каждой правой — неприкрытый большой палец) играют в хорошие, нехолодные и неболезненные снежки.

Газовые змеи ползали между тем по кухне, забирались в дальние углы, облизывали стол, сковородки, табуреты, шторы, ручку холодильника, стёкла и возвращались к Кате. Посидели по очереди у неё на груди, потрепали её по щекам. Тоненькая кофейная полезла ей в левую ноздрю. Ещё одна, потолще, — в правую. Катя открыла во сне рот, и туда полезла та, что была от суповой конфорки. Снежки в их с Ларой руках превратились в хлопковую вату. Мир стал стремительно слипаться, сворачиваться и исчезать кусками. Катя тяжело дышала, сопя почти как выросшая. Солнце настырно било лучами по её лицу, но без какого-либо результата.

Послышался хриплый и дребезжащий кашель. Он становился всё чаще и громче. Заскрипело. Одним боком от стены отодвинулась плита, и дверца духовки упёрлась в Катин лоб. Из-за плиты вылезло, сердито покашливая, низенькое созданьице в цветных тряпках. Оно походило на помесь старушки и трёхлетнего ребёнка и носило что-то вроде платка на голове и что-то вроде платья с нацепленными на него предметами. Ноги у созданьица были в виде куриной когтистой лапы, а руки — вроде человечьих — старушечьих с длинными извилистыми ногтями. Морда у созданьица получалась совершенно неясная — будто набор кожных тряпочек. Нос её был кручён спиралью, человечьи глаза желтели и обрамлялись длинными рыжими пучками ресниц.

Увидев Катю на раскладушке, созданьице прекратило кашлять. Огляделось, когтистой рукой принялось крутить конфорки и покашливать, пока не завернуло все их в изначальное положение. Потом созданьице подошло к Кате, схватило её лапой за правую ногу и с неожиданной силой развернуло её на раскладушке так, что голова невыросшей оказалась там, где раньше были её ноги. Полустарушка-полуребёнок проделала такое ещё пару-тройку раз, при этом радостно подкудахтывая и подхихикивая. Катя переворачивалась туда-сюда, как тряпичная кукла. Когда созданьице наигралось, то приблизило свою морду к Кате, обнюхало её лицо, схватило вдруг за обе ступни, потянуло так, что раскладушка завалилась и тело невыросшей плюхнулось на пол. Созданьице освободило левую лапу, почесало свое выпирающее брюшко, снова кашлянуло, потом крепко взяло Катю за обе ноги и потащило из кухни.

Катя проснулась от лёгонькой щекотки под мышками. Мама выдумала чудной способ будения. Лучше бы целовала, как раньше. Ещё странно, что так морозно, будто кто-то открыл окно на ночь или оно вовсе выпало из рамы. Перед глазами торчали сцепленные деревянные дощечки разных цветов. Катя приподнялась и присела, увидела за радужными дощечками алюминиевые полозья и распознала свои совсем ещё невыросшие санки. Сейчас она на них не помещалась. Справа от санок в мутной болотной воде плавали тела огурцов. Сверху в глаза лило лучи солнце. Катя зажмурилась. В лицо дунул ледяной ветер. Она открыла глаза — рядом белыми мухами роились тощие снежинки.

Катя повернула голову и увидела прямо перед собой старушку с закруткой вместо носа. На мелкие голову и тельце были намотаны разноцветные тряпки. Под ними просматривалась иссиня-жёлтая кожица. Созданьице то ли улыбнулось, то ли оскалилось, и Катя подумала, что это не старуха, а ребёнок — потому что так кровожадно-ласково улыбались только дошкольные невыросшие, не знающие ещё классов. Не просто ребёнок, а состаренная помесь невыросшего человека, цыплёнка и рыбьего малька, потому что у созданьица были собачий провал рта и птичий острый язык, длинные беличьи ресницы, щучьи зубы и когтистые куриные лапы, которые торчали из-под нагромождения тряпок.

Старуха-ребёнок сидела на банке с закрученными груздями. Она оскалилась ещё шире, протянула курино-старушечью руку с острыми ногтями, наклонилась и пощекотала Катину подмышку. От созданьица пахнуло пылью и грибами. Катя ударила морщинистую лапу. Та была тёплая и шершавая. Старушка-ребёнок шлёпнула невыросшую по ладони в ответ. Катя огляделась — они сидели на лоджии среди развалов баночных разносолов, лыж и пустых цветочных горшков. Из висевшего прямо над ними окна извергался морозный воздух.