Парадокс страха. Как одержимость безопасностью мешает нам жить - Фрэнк Фаранда

Со временем Мейсон заговорил о том, как трудно ему было в детстве добиться удовлетворения своих потребностей. Его сестра, о которой он прежде едва упоминал, довольно сильно подавляла его в детские годы. Она была старше и поглощала почти все внимание родителей. Мейсон был «счастливчик» и «хороший мальчик», но глубже лежало что-то большее. Казалось, его истинное «я» глубоко спрятано ото всех, включая его самого. Даже ближайшие друзья знали лишь внешнюю оболочку его личности, которую он демонстрировал миру. Как-то раз он сказал мне: «Как вы думаете, что случится, если я перестану убегать от животного?» «Давайте это выясним», – ответил я.

В сущности, вся эта глава посвящена тому, что происходит, когда Мейсон перестает бежать. У многих из нас отношения с самими собой, как у Мейсона, включают сильный элемент Страха – Страха, который разрывает нас на части и подрывает способность поддерживать нормальную связь с нашей подлинной личностью.

Наши два лица

В 1866 г. Роберт Льюис Стивенсон опубликовал «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». Повесть увидела свет в обществе с высочайшим уровнем науки, медицины, рационального мышления и социальных приличий. Выросшая на фундаменте научной революции, произошедшей двумя веками раньше, викторианская Европа процветала благодаря способности к индустриализации и просвещению. Промышленная революция была совсем близко, и классовые системы аккуратно распределяли человечество по удобным для использования ячейкам. Однако преимущество исторической ретроспективы позволяет нам понять, что публикация книги Стивенсона предвещала нечто значимое в культуре и обществе.

Тема истории о докторе Джекиле и мистере Хайде стала разновидностью мифа, шагнув за границы беллетристики и проникнув в самую ткань нашего общества. На случай, если кто-то ее не читал, позвольте мне сделать краткое резюме.

В отличие от фильма, повесть построена как загадка. Вот обшарпанная дверь на улице, где все остальное сияет чистотой и очарованием. Вот знакомство со свирепым человеком, входящим в эту дверь. Его зовут Хайд, и он имеет таинственную власть над уважаемым врачом, доктором Джекилом. Совершается убийство, и свидетель указывает на мистера Хайда. Кто этот человек и откуда у него власть над доктором Джекилом?

По ходу повествования мы узнаем, что доктор Джекил открыл способ высвободить своего «внутреннего человека» – жаждущего удовольствий, стремящегося лишь к удовлетворению своих желаний и чувствующего себя моложе, бодрее, живее. Это трогательный рассказ о добром и преданном своему делу враче, который хочет уважить свое внутреннее «я», но обнаруживает, что это внутреннее «я» способно причинять колоссальный вред и даже совершить убийство. История заканчивается смертью доктора Джекила. У нас остается чувство, что, попытайся мы дать жизнь той части себя, от которой прячемся, в итоге мы тоже придем к трагическому концу.

Читая историю доктора Джекила сегодня, ясно видишь, насколько ограниченным был викторианский мир. Некоторые видят в этой повести очевидную отсылку к гомосексуальности и необходимости для «холостяков» в викторианской Англии скрывать свои желания. Мне, однако, эта книга видится гораздо более широкой метафорой. Она показывает глубокую расщепленность и внутри нас, как индивидов, и культуры в целом. Эта расщепленность проявляется в борьбе добра со злом, благородства с дикостью и высшего класса с низшим. Доктор Джекил одновременно жаждет освободить свое внутренне «я» и изо всех сил старается не позволить этой части себя уничтожить все хорошее, что он создал. Для меня эта двойственность – тяга к обнажению скрытого и страх, что «скрытое» повредит нам, – и есть то, с чем столкнулась наша культура, вступив в XX в.

Чему наука придала форму

В годы, последовавшие за изданием книги Стивенсона, пока Европа пыталась справиться с социальными потрясениями, возник странный новый недуг. У женщин (и в меньшей степени у мужчин) появлялись симптомы необъяснимого паралича, слепоты и одержимости. Болезнь назвали истерией – от греческого слова, обозначающего матку.

Лучшие умы европейской медицины занялись этой проблемой. Главные успехи в ее понимании были достигнуты во Франции Пьером Жане и Жаном Мартеном Шарко, которые использовали в своей работе гипноз[67]. Согласно их рассуждениям, причиной истерии был какой-то сбой в отношениях между сознанием человека и его бессознательным. Однако молодой австриец Зигмунд Фрейд сделал следующий шаг, предположив, что корни нарушения уходят в сексуальность, и предложил метод лечения[68].

Стоит ли говорить, что теории Фрейда были встречены с неприкрытым скепсисом. Этот невролог, венский еврей, заявляет, что болезни общества являются следствием скрытых сексуальных желаний! Мало того что ему пришлось преодолевать откровенный антисемитизм, но и сам дух времени ханжески предписывал видеть в человеке создание нравственное и способное к самоограничению. Фрейд появился в обществе, одновременно готовом к нему и ужаснувшемся его появлению.

Страх викторианского общества перед внутренней развращенностью, столь ярко показанный в таких персонажах, как доктор Джекил и мистер Хайд, обрел во Фрейде сильного союзника. Фрейд не только испугал буржуазию, но и помог ее смутным страхам окончательно оформиться. В ходе работы он оказался союзником социальной пугливости, поддержав части общества, жаждавшие контролировать все иррациональное, порочное и ускользающее от управления. Фрейд дал Европе «научные» подтверждения, обозначив область бессознательного, где обитает все то, чего мы в себе боимся. Он уверил общество, что, приняв его точку зрения и его методы, оно обретет и здоровье, и защиту от разящих деструктивных импульсов.

Примерно в это же время в Швейцарии молодой психиатр Карл Юнг также прославился, получив научные свидетельства существования бессознательного. Хотя сегодня, возможно, больше известны его исследования о типах личности и коллективном бессознательном, а также его духовные представления о «Я», Юнг весьма прагматично начал строить научный фундамент концепции «комплексов», действующих вне нашего осознания. Для этого он проводил эксперименты с ассоциациями к словам, замеряя, насколько быстрый отклик вызывает у человека определенное слово. Анализируя паттерны реакций, Юнгу удавалось установить природу того, что тревожит человека. Его метод нашел применение в швейцарской системе права, и Юнг быстро стал знаменит благодаря способности выявлять скрытую криминальность и вину.

Однако для Юнга важность его работы заключалась прежде всего в утверждении бессознательного в качестве влиятельного соучастника нашей сознательной жизни. Во многом так же, как Фрейд считал таинственные симптомы истерии метафорическими проявлениями внутреннего отношения к сексуальности, Юнг утверждал, что сознательное поведение есть результат внутренних «бессознательных нарушений». Вскоре они нашли общий язык.