Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко

— Могут заметить.

— А куда прятаться? — спокойно ответил Чигрин. — У них и найдем пристанище.

— Если бы знать, что за люди.

— Узна-а-ем.

«Кто шелеста боится, пусть по листьям не ходит», — вспомнил Чигрин услышанное когда-то от Илька Супереки. Но вслух ничего не сказал — побоялся причинить малейшую обиду товарищу, которого считал своим братом и которому был обязан свободой.

А чумацкий обоз уже приближался к озеру. Возле переднего воза шел с налыгачем в руке низенький плотный мужчина в серых полотняных шароварах и соломенном брыле, что делало го похожим на гриб. В передке воза на жердочке сидел привязанный веревкой за ногу чубатый петух. Он время от времени встряхивал крыльями, вытягивал длинную шею и звонким, прерывистым голосом наполнял утреннюю тишину.

— А, леший тебя возьми, — вяло замахивался на него человек с налыгачем.

Петух пытался взлететь, подпрыгивал, но, сдерживаемый веревкой, снова усаживался на жердочке, косясь красным глазом на молчаливого хозяина. Въехав на вытоптанную поляну у озера, возы останавливались. Чумаки распрягали волов, перекликались между собой. В нескольких местах уже взвивались седые шлейфы дыма.

— Подойдем, пускай и нас примут к себе, — сказал Андрей.

— Какие из нас чумаки? — вздохнул Петро.

— А мы ненадолго. Перебудем лихую годину и пойдем своей дорогой.

Петро не стал расспрашивать Чигрина о его намерениях. Одна мысль еще с ночи вертелась в голове. Сначала мелькнула тенью, словно птица в темноте, но вскоре вернулась и уже не исчезала, оттеснив все другие мысли и хлопоты. Ждал удобного момента, чтобы поговорить с Андреем.

Они шли между возами, направляясь к человеку в брыле, который, судя по всему, был здесь за старшего, но их вроде бы не замечали. Каждый был занят своим делом. Одни вели волов к озеру на водопой, другие смазывали дегтем колесные оси. Несколько чумаков, усевшись вокруг закопченного горшка, хлебали горячую затируху из ржаной муки.

— Хлеб да соль, — поздоровался Чигрин.

— Едим, да свой, а ты сбоку постой, — откликнулся конопатый, с рыжей, аж красной шевелюрой парень.

— Подвинься лучше, — пристыдил его пожилой, морщинистый мужчина, сидевший напротив. — Может, люди голодные, так пусть перекусят с нами.

— Спасибо, — поклонился Андрей, — мы вашего атамана ищем.

— Никифора? — поднял на него по-детски чистые, голубые глаза старый чумак. — Не называйте его так — сердится.

— Почему?

Старик помялся, скребя ложкой дно горшка.

— Пусть вон Кузьма расскажет, — кивнул на парубка, — он мастак.

— А что тут рассказывать, — тряхнул тот рыжей шевелюрой. — Коротышка. Боится, что тайком будут смеяться над ним. Атаман, а сам такой низенький, ха-ха-ха!

— Хватит лясы точить, — вмешался старик, — да вот и Никифор сюда идет.

— Вот те раз, — удивился парень, — сами же говорили.

— Мало ли что я говорил, а ты своим умом живи.

Андрей тоже увидел знакомого человека, который словно бы катился к ним по опушке. Подкатившись, остановился — кряжистый, длиннорукий, на темном, аж черном от загара лице — белесые, будто припорошенные мукой, усы. Взгляд спокойный, хотя и тяжеловатый.

— Поели? — спросил, глянув на пустой горшок. — Вот и хорошо. Пошли, Кузьма, вола подержишь, занозу где-то подцепил, хромает.

— Вот люди к вам, — поднял голову парень. — Может, и они помогут?

— Я... тебя... зову, — отделяя каждое слово, сказал Никифор, и Андрей по тону, по выражению лица понял: его здесь слушают, даром что ростом не вышел.

— Мне нетрудно, могу и подержать, — ответил Кузьма, поднимаясь с земли.

Когда выпрямился, Андрей и Петро увидели, как убого он был одет. Худые, мосластые плечи парня прикрывала свитка не свитка — какие-то лохмотья, которым и название трудно придумать. Измазанные дегтем, латаные-перелатаные шаровары тоже светились дырками, из протертых постолов торчали соломенные стельки.

— Обносились до ручки, — вздохнул старик, перехватив их взгляды. Сам тоже был в старенькой одежде, правда лучше полатанной. — Такая уж наша чумацкая доля, — развел он руками. — Все время в дороге, хоть как...

Но беглецы уже его не слушали. Атаман собственной персоной был рядом, вот и должны были воспользоваться случаем.

— Дядя Никифор, — памятуя предостережение, обратился Андрей к низенькому, кряжистому человеку, который, насупившись, наблюдал, как потягивается и зевает долговязый Кузьма, — дозвольте дальше пойти с вашим обозом.

Заранее придумал: если будет расспрашивать, скажет, что идут в Полтаву наниматься, потому что и сбрую делать могут, и в кузнице возле горна знают, как вести себя.

Белые брови Никифора разошлись. Лицо просветлело. Он коротко взглянул на одного и другого.

— Идите, кто ж вам не дозволяет. Шлях широкий, всем места хватит. — И сразу же к Кузьме, строже: — Пошли поскорее, некогда лясы точить. День на дворе.

— Так я же молчу, — с напускной обидой откликнулся парень и, плетясь вразвалочку за атаманом, вдруг затянул:

Гей, та сiрii воли, сiрi, половii, Та ой чого ж ви та помарнi-гi-ли?

Он насмешливо посмотрел сверху на молчаливого Никифора, который со степенным видом шел рядом.

Та нас хозяiн не жалi-гi-е.

— Вот уж неугомонный хлопец, — покачал головой старый чумак, — не умеет держать язык на привязи! А от Никифорова воза доносилось:

Як у Крим iде, та швидко гонить, А з Криму йде, та важко бере... VIII

На ночлег остановились рано, солнце еще и горизонта не коснулось. Поставили возы на обочине дороги, выпрягли волов и, стреножив их, сразу же занялись приготовлением ужина. Толкли чеснок с хлебом и солью, готовя саламату, варили постный кулеш. Предвечерье стояло тихое, погожее. Земля еще держала скупое тепло ясного осеннего дня. Утомленные чумаки располагались на тороках, на охапках соломы возле костров, сосали трубки, негромко переговаривались.

— Идите к нам, — позвал Кузьма Андрея и Петра, которые присели в сторонке на траве со своими пожитками, — отведаете чумацкой затирухи. Наверное же, отродясь не ели? Жаль, горилки нет, а то бы веселее было.

— То-то я и вижу, что ты затосковал, — незлобиво поддел его старик.

— А чего же грустить? — сверкнул крапчатыми глазами Кузьма. — Мой вол занозу не схватит, потому что чужих погоняю. — И снова к беглецам: — Придвигайтесь, вместе теплее.

Чигрин и Бондаренко не стали упираться. Подсели к огню, положили к общему ужину хлеб и сало из Ярининого узелка. Но не успели они взяться за ложки, как долговязый Кузьма, все время