Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский

он и был во все будни: неуверенный, боязкий, оттого и первой руки скромник. У такого, подумалось ей, наверняка в душе не постоялый двор для девок, однако ответила с вызовом:

— Я з города Собацкого! — Она улыбнулась тому, что хуторочек свой возвела в чин города. — Так шо знай, раз входишь в интерес.

Даже не догадавшись, точнее, даже не осмелившись назваться друг другу, стояли они посреди площади и, потупившись, не знали, о чем и говорить. Плутовато поглядывали на них прохожие, улыбались в кулачок. Молчание становилось невыносимым.

— И что? Так и будем стоять, как на привязи? — досадливо спросила Поля.

— Знаешь…

— Скажешь — буду знать.

— Знаешь, можно посидеть… Да! Посидеть! На качелях! Пойдём покачаемся! А?..

В его голосе была робкая и настойчивая мольба пойти на качели. А в селе, где всяк друг у друга на видах, показаться миру напару ой как много значит. Это значит в открытую заявить, что вы не просто повенчанная, коронованная случаем на малое время парочка — вот-де не было кого другого до пары на доску, так мы и сели, нет, — тут вовсе никакая не случайность и отважится на такой шаг лишь тот, кто твёрдо осознал свои намерения: объявившись вместе, вы наживаете вечную печатку жениха и невесты, а потому случайности бездумной никто из молодых не попустит; и уже само собой разумелось, раз девушка соглашалась, шла на уступку, так уже и парень знал, что её склонность к нему не призрачный дымок, и тогда он уже хоть немного мог рассчитывать на взаимность. Никита очень хотел, чтоб Поля пошла с ним не думая, вот так без затей взяла и пошла, и это был бы лучший знак верной, надёжной симпатии с первой минуты; ему так хотелось этой искренности, этой верности, этой святой казачьей доверчивости, равно живущей как в мужских, так и в женских сердцах, ему так сильно всего этого хотелось, что в какую-то секунду он уверовал, что девичье расположение уже завоёвано и оттого шёл к качелям в скверике если не решительно, то уж во всяком случае не боязливо, и в его голосе теперь была не только просьба, но и проскакивало какое-то тихое повеление, что ли, мол, чего же ты мешкаешь, ну же; и эта повелительность ещё заметней сквозила во взгляде, хотя внимательный глаз мог бы уловить, как она, повелительность, переходила то в мольбу, то в укор, то в досаду, то в упрёк и в тысячу других живописных оттенков, составляющих надежду и тревожную радость впервые влюблённого сердца.

Его желание непременно на виду у празднующего люда явиться союзом, вдвоем на качелях передалось и Поле, и доверчивая Поля пошла с ним рядом, осмелев его смелостью, удивленная и несколько обрадованная его зыбкой радостью; ей вовсе не хотелось меньшить эту радость, она сама её ждала, не заботясь о молве. Потупив взор, Поля шла медленно и не заметила, как Никита на миг выступил вперёд к лоточнице и тут же протянул Поле большой, на две руки, толстый кулёк с пряниками.

— Это те гостинец…

Щёки у Поли вспыхнули. Никто из парней ещё ничего ей не дарил, она не знала, как поступить с подарком, боялась притрагиваться к пряникам и несла, краснея, кулёк в обеих руках, как носят младенцев неопытные родители, высоко оттопырив локти. У качелей Поля положила кулёк на скамейку, прикрыла его косынкой своей и стала на доску.

Первый ветер в лицо, первый рывок земли навстречу, первый захват душ — удивительное счастье качели! Молодые стеснялись смотреть друг другу в глаза, они смотрели на небушко, каждый высматривал свою звезду, пропавшую под первыми лучами солнца, но несомненную, бесспорную, как неоспорима, как очевидна всякая дорогая сердцу вещь, спрятанная вами дома, и вы в любую минуту можете придти взять её и знаете, что сможете взять; так и они знали наверное, что подкатит вечер и их звёзды приявятся к ним.

На самой вышинке, где Никишин край доски останавливался на какую-то малость, парень с силой приседал, вжимал в доску новую силу, и уже в следующий раз она подбрасывала их ещё выше. Сверху он не видел ничего кроме неё самой, но и потом, летя вниз, невольно подмечал, как тот клочок неба, куда смотрел, стремительно перечёркивали сверкащие на солнце розовые радостные колени, платье, с сухим треском дразнившее ветер, и парень трудно утягивал горячие глаза в сторону.

Неловкость начала знакомства растаяла. Никита освоился, мёртво и жадно смотрел Поле прямо в лицо, смотрел так, как там, в церкви.

— А знаешь, — заговорил белыми губами, — про что я думал, когда увидал тебя с клироса?

— Про шо?

— Будь на то моя воля, взял бы на ладонки на вот эти и унёс бы на край земного берега.

Поля тихо улыбнулась одними глазами:

— Не далече ли?

— Такая власть в тебе надо мной… Как с рельсов сошёл.

— Цэ уже здря. Чего так убиваться? У меня ж е хлопчина.

— Удивительно было б, не будь у такой у хорошки ухаживателя… И я не пень еловый… Валенок я твёрдочелюстный… Что б ты ответила, скажи я про сватов?

Поля обиделась.

— Теперь вот бачу, соскок ты з рельсов. Не во вред хоть бы через раз думал, шо ляпаешь. В первый же дэнь такие насмехи строить? Сто-ой!.. Звать не знаешь как, а про сватив помело точишь. Да ну стой же!

— Да что звать… Узна́ю ещё…

Едва доска сгасла в движении, Поля прыг наземь, сдёрнула с кулька косынку и пожгла прочь.

Никита еле догнал её.

— Ты что, засерчала? — убито пролепетал он, прерывисто дыша.

Поля молчала.

— Может, ты мне что скажешь?

— Чего ж не сказать… Пойду покланяюсь тётке за хлеб-соль, а там и до дому, — резнула холодно.

— Можно, я провожу тебя?

— Богатого спровожають, шоб не упал, а вора, шоб не украл. Ты зачем лабунишься меня провожать?

— Не знаю, — потерянно прошептал Никита. — Так… Мы с тётушкой с твоей в соседях. Я увижу в окно, как ты пойдёшь в Собацкий, выйду. Ладно?

Поля повела плечом.

— А мне-то что… Раз охота… Раз нашла такая линия… Смотри по себе.

Поля и впрямь думала наскоро распроститься с тётушкой, но тут ей повезло как утопленнику. Тётушка снова усадила её за стол, хотя Поля и твердила, что есть вовсе и не тянет.

— Видали, ей не хочется! — разобиженно выговаривала тётушка, доставая из печи тёплый горшок с мясом. — Намедне батюшка эвона безо всякой охотушки целого гуся уложили. А тут одна ножка… Да кисельку на дорожку лизни, размочи