Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

– Мирана, а ты здесь давно?

Та усмехнулась в ответ на вопрос Роксоланы, почти горько усмехнулась:

– Четвертый год…

– А… с султаном часто бывала?

Засмеялись все четыре девушки, тихонько, явно, чтобы смех не был слышен остальным.

– Сразу видно, что ты первый день в гареме. Многие из нас и не видели Повелителя.

– Как это? А зачем тогда стольких девушек здесь держать?

– А вдруг какая понравится?

Договорить им не удалось: старая рабыня, присматривающая за ужином, прикрикнула, чтобы не болтали много. Девушки подчинились, но стоило ей отойти, как разговор возобновился.

– Повелитель предпочитает свою Махидевран, считает самой красивой.

– Эту толстую?!

– Прикуси язык, не то и мы пострадаем!

Больше разговоров не было.

Роксолана (она даже мысленно стала называть себя так, чтобы не произнести родное имя вслух: все казалось, что этим его опорочит, словно оно осталось там, в Рогатине, незамутненным в прошлой жизни) обратила внимание, что девушки много и почти жадно едят, стараясь выбрать куски покрупней и получше. Неужели голодные?

А еще на столиках слишком много сладостей, но для питья вода только из фонтанов…

Сытное, сладкое, жирное… хотя фруктов тоже много… И это все на ночь? Кажется, она начала понимать, почему так много полных девушек. Они набирали к себе на блюда горсти орехов, снова сладости, виноград, инжир, какие-то еще фрукты, которых Роксолана и не знала.

Сама она почти не ела, взяла лишь кусочек мяса и немного пощипала виноград.

Стало тоскливо; ели, как и в Кафе, сидя на полу вполоборота, потому что иначе не усядешься, столики низенькие, все руками, ложки только для жидкого. Правда, еда вкусная, лучше, чем прежде. Но Роксолане немыслимо хотелось простой каши из чугунка и молочка из печи топленого… и взвару хотелось… и капусткой похрустеть… грибочков…

Она оглянулась, вокруг хрустели, только не капусткой. Руки рвали лепешки, зубы вгрызались в куски мяса, челюсти старательно перемалывали рыбу и овощи, пальцы отправляли в рот орехи… Гарем ужинал…

До ночи их ничем так и не заняли, это было не ново, но в тягость. Роксолана уже просто не могла бездельничать, а потому, завидев смотрительницу белья, вдруг направилась к ней:

– Может, я уже что-то начну вышивать?

– Ты не рабочая рабыня.

– Но мне тошно от безделья!

– Что?

– Не могу ничего не делать.

– Привыкнешь… Смотри, им нравится, – женщина кивнула на развалившихся в сытой неге наложниц.

Вокруг действительно лежали, сидели, подогнув ноги, прогуливались, дремали и вяло переругивались десятки красавиц.

Сколько их здесь? Много, очень много, не одна сотня. И все по доброй воле? Роксолана вспомнила Мирану, а потом то, как много и жадно ели ее нынешние подруги, и поняла, что да, Гюль права: что многих ждет дома? Таких яств не дадут и валяться целыми днями не позволят. Но ведь вот так каждый день, год за годом скучно, можно и с ума сойти. Хоть бы учить чему начали, все разнообразие.

Две девушки принялись играть на каком-то струнном музыкальном инструменте и на небольшом бубне, еще три одна за другой начали танцевать.

Тот человек, что получил ее в подарок, не пришел, за ней не прислал, и к султану не позвали. Хотя смешно ждать, что позовут, ведь вон сколько тех, кто никогда в его спальне не был. А султан любит свою жену Махидевран…

Она пыталась называть султана Повелителем даже мысленно, а себя Хуррем, но если первое получалось, то второе категорически нет. Хуррем… точно ругательство какое. У них вообще много имен на «х» начинаются, и второй звук тоже непонятный – не «у», не «о», а что-то среднее.

Однако теперь это был ее мир, к которому следовало привыкать, изучать особенности, откликаться на то имя, которое дали, кому надо кланяться, от кого следует – отворачиваться.

В Кафе к турецкому, к которому их приучали, добавлялись еще татарский, арабский, да и свой славянский, а с Бартоломео и вовсе говорили на латыни или греческом. А тут только кааба тюркча – простонародный турецкий. Неужели и султан на нем говорит? Ой, Повелитель. Многие девушки плохо говорили и на таком, но это никого не волновало, было бы тело здорово да сладострастно.

Как они слушали простые стихи Хосрова! Точно никогда раньше поэзии не слышали.

Роксолана вспомнила себя, когда только прибыла в Кафу и начала учиться. Тоже поэзии не знала, но она ее остро чувствовала, недаром не только чужие стихи учила, но и свои складывала. Может, и сейчас попробовать, вместо того чтобы тосковать? Нет, стихи получатся тоскливыми.

От свечей на стенах тени, которые извиваются, то увеличиваются, то уменьшаются. Роксолана вдруг вспомнила, как они играли с тенями дома. Подсела ближе к огню, сложила руки ладонями, оттопырила большие пальцы, потом начала двигать сложенными мизинцами – на стене раскрывала рот собака, то ли лаяла, то ли пыталась подпевать музыкантам. Кто-то из наложниц заметил, подсел, тоже стал изображать собаку.

Не сразу получалось, Роксолана снова и снова показывала, как это делать, смеялась, ее звонкий смех, казалось, разгонял тьму вокруг гарема, обнадеживал, обещал, что все будет хорошо.

Фатима, спешившая из покоев валиде-султан, остановилась, прислушалась, немного постояла, качая головой. Забавную красавицу подарил Ибрагим Повелителю. Не столь красива, сколь необычна. Редко бывают наложницы, способные читать стихи или вот так смеяться. Услышав, что Роксолана училась в Кафе, Фатима поняла, что девушка знает много, хотя не все те, кого там обучали, действительно что-то знали. Но эта, похоже, сама тянется к знаниям. Хорошо это или плохо? Валиде-султан решила сама посмотреть, чего новая наложница стоит.

Махидевран, сидевшая у валиде, когда туда пришла Фатима, махнула рукой:

– Тощая, и ротик у нее маленький. Такие Повелителю никогда не нравились.

Хафса подумала, что этим ротиком новенькая может произносить много умных слов, которые могут так понравиться Сулейману, что никакие большеротые не понадобятся. Подумала, но вслух говорить не стала. А для себя решила: скоро женский день в хамаме, там и посмотрит.

– Фатима, присмотри за ней, чтобы глупостей не натворила: похоже, она из тех, кто запреты не очень уважает. И надо расспросить Ибрагима, где взял. Завтра скажи, чтобы пришел ко мне.

На следующий день Ибрагима расспросить не удалось, тот лежал в лихорадке. А вот приглядывать за Роксоланой пришлось действительно.

С утра Фатима снова принялась за наставления. Она рассказывала об иерархии в гареме, о том, что главная женщина – валиде-султан, мать султана. Именно она правит гаремом. Роксолана тихонько фыркнула:

– Султанской матери больше делать нечего, как наложницами руководить!