Половина любви - Галина Врублевская

Начальник приоткрыл дверцу старого канцелярского стола, чтобы достать заготовленный рекламный текст. С нижней полки соскочила крупная мышь с тонким, розоватым хвостиком.

— Ой! — невольно вырвалось у Елены.

Начальник развел руками.

— Эти твари постоянно шныряют в пустынном цехе. Чем они промышляют, неизвестно, — как бы извиняясь, заметил он.

Это мелкое происшествие показалось Елене дурным предзнаменованием: не оплатит завод рекламу!

Как-то незаметно, под влиянием Татьяны, она стала обращать внимание на приметы. Начальник, будто прочитав ее мысли, заверил:

— Сегодня же пошлю кассира в банк оплатить платежное поручение за рекламу.

— Простите, — решилась спросить Елена, — а инженеры вам не нужны?

Начальник окинул снисходительным взглядом сидящую перед ним женщину. В разработчиках и исследователях производство не нуждалось. А мастером в цех лучше принять мужчину.

— Если будут вакансии, обязательно пригласим. Пока своих сокращаем, — дипломатично ответил он.

Елена покорно кивнула. Сколько раз она слышала подобные отказы. Видно, предстоит ей и дальше наматывать километры, охотясь за рекламой. Невольно вспомнилось предложение Игоря.

Нет, она не может его принять. Согласиться на его помощь — значит изменить себе.

* * *

Обратный путь к остановке, как это обычно бывает, оказался короче и быстрее. Начался дождь, и Лене пришлось не только опять накинуть капюшон, но и раскрыть зонт. Сильный ветер пытался сломать хрупкие спицы непрочного китайского изделия, и Лена лавировала розовым парусом, ловя попутный ветер. Скоро она вышла на оживленную магистраль Кировского района, проспект Стачек, и здесь села на троллейбус, который медленно повез ее на окраину, в Сосновую поляну. Там, в торговом центре, размещалась одна из многочисленных финансовых корпораций. В троллейбусе было просторно. В полупустом салоне каждый пассажир сидел на отдельном сиденье. В этот утренний час основной пассажиропоток направлялся в противоположную сторону, к центру. Теперь дождь стучал по крыше троллейбуса и был не страшен. «Может, и вообще дождь закончится, пока доберусь до места», — подумала Лена, присаживаясь на двухместное сиденье. Теперь было самое время достать чтиво, Фимкин дневник, и вновь погрузиться в его, да и в свою юность.

Лена придвинулась к окошку троллейбуса, заштрихованному струями хлеставшего дождя, и вынула из сумки черную тетрадь. Она открыла страницу, на которой вчера ей пришлось прервать чтение. Троллейбус, подпрыгивая на выбоинах асфальта, подбрасывал пассажиров, как нервная нянька подбрасывает на коленях неугомонное дитя. Елена небрежно перелистала несколько страниц, и вновь дата записи привлекла ее внимание. То самое лето 1976 года. Оно решительно повернуло судьбу Елены.

"1 июля 1976 года Всего несколько дней назад передо мной открывалась жизнь, светлое будущее, университет. Я уже видел себя корреспондентом в дальних командировках, мечтал о публикациях в центральных газетах, выступлениях на телевидении. И все это в одночасье рухнуло. И любовь моя, Аленка, прощай навсегда. Не верится, что лишь неделю назад у меня был выпускной бал. А потом мы, тысячи выпускников, бродили по набережной Невы, мечтали о будущем, вспоминали школьные проделки. Девчонки смеялись как-то особенно звонко, и парни ржали, как лошади. Почему-то этот безудержный смех одноклассников да слезы, которые украдкой вытирали учителя, мне запомнились больше всего. Все было так здорово, если не считать того, что в кровь стер ноги в новых, узких штиблетах.

Все изменилось в тот день, когда я узнал результаты флюорографии, которую проходили все абитуриенты. Вначале я не нашел свой бланк в общей коробке, где лежали ответы. Когда я решил узнать, в чем дело, в регистратуре, девушка порылась в отдельной картотеке и вынула мое направление с какими-то пометками. Тут же она сказала, что мне следует пройти в такой-то кабинет, к фтизиатру, специалисту по туберкулезу. Врач, полная, уверенная в себе женщина, сказала, что в моих легких виден инфильтрат.

Приговор был однозначный — туберкулезная больница! Мне выписали, как они это назвали, направление в стационар и отпустили домой, до следующего дня.

Есть выражение: мир померк для него. У меня все было иначе. Мир стал нестерпимо ярок, как будто дома, машины, люди окрасились в сочные чистые тона декораций детского мультика. Я шел домой, вернее, механически двигался среди этих декораций, вмиг отделенный от них невидимой границей жизни и смерти. И что было мертвее: окружающий мир или мое тело, было непонятно мне самому. Стоял замечательный, ясный, солнечный, июльский день. Такой бывает в Питере, наверно, раз в сто лет. Мимо шли прохожие: женщины, дети, старики. Они так же вот будут идти, когда меня не будет. Даже старики меня переживут. Я шел и не замечал, что слезы стекают по моим щекам, пока не ощутил их соленый вкус на губах".

Елена прикрыла глаза и почти ясно увидела растерянного мальчика, узнавшего страшный диагноз.

Да, на Ефима тогда обрушилось тяжелое испытание. С другой стороны — его болезнь обернулась для него исполнением желания: браком с ней. Елена встряхнула головой, будто пытаясь избавиться от неприятного воспоминания. Она открыла глаза, посмотрела в окно. И тут же вскочила: чуть не проехала свою остановку. Торговый центр стоял на видном месте, так что Елена без труда нашла его.

Возможности финансовой компании не сравнимы со скромными заводскими. Финансисты оплатили заказ на рекламу наличными. Строители финансовых пирамид, как их назвали впоследствии, не скупились. Настроение Елены заметно повысилось: комиссионные от заказа были весомы. Тут же в торговом центре она купила продукты. Сегодня их с дочерью ждал царский ужин.

Домой Елена возвращалась на метро. Снова удалось сесть. Елена открыла дневник. Описание Ефимом больничных дней представляло калейдоскоп горестных и приятных событий. Вот запись о смерти соседа по палате. Самая краткая в дневнике. Через страницу обстоятельный рассказ о выпивке, затеянной больными в укромном уголке больничного парка — зеленом «ресторанчике». И вдруг — взрыв радости!

"Сегодня самый счастливый день в моей жизни!!!

Накануне вернулась в Ленинград Аленка, а сегодня утром уже была здесь. Первое, что она сделала, — это крепко-накрепко поцеловала меня в губы, сама! Для меня ев порыв был так внезапен! Прежде Аленка была сдержанна, так что я сомневался, любит ли она меня. Она на год меня старше, уже студентка, а я до недавнего времени был школяром. Думал, поступлю в университет, вот тогда… А кто я теперь? Тубик!

Потом мы уединились с ней в «ресторанчике». Багряная листва боярышника уже слегка поредела, но все же скрывала нас от посторонних взглядов. Мы сели на скамейку, обнялись, и Аленка, как пьяная, продолжала меня целовать, целовать".

Елена едва не застонала, закусив кулак. Она оглянулась на пассажиров: никто не обращал на нее внимания. Вновь услужливая память вернула ей ту сцену: безумные поцелуи, которые свели тогда с ума бедного Ефима. Если бы этот порыв был вызван пусть не любовью, но хотя бы жалостью к больному! Но все было гораздо запутаннее и сложнее.