Атомный спецназ - Анатолий Гончар

— Можно поспорить, — Анников почувствовал пробежавшие по спине мурашки. — Америка — это Америка, а мы — это мы.

— Семеныч, — Аркадий Петрович в сердцах махнул рукой, — когда же ты наконец поймешь, мы всего лишь американский хвост! Мы будем повторять все их ошибки, к тому же с гораздо худшими последствиями.

— С чего бы?

— Мы — оккупированное государство. Мы не проиграли войны, но нашу страну сдали.

— Ну, это ты хватил! — Анников протестующе хмыкнул.

— Именно так. Сегодня этого не скрывают даже депутаты от правящей партии. Залезь в Интернет: депутат Государственной думы, действительный государственный советник Российской Федерации Евгений Федотов в открытую говорит об оккупации. Он озвучивает те выводы, к которым я пришел еще полтора десятка лет назад. Мы оккупированы, и нас уничтожают. Не качай головой, никакому Гитлеру не снились подобные успехи в завоевании нашей земли. Народ вымирает по миллиону в год, сто двадцать тысяч без вести пропавших, из них двадцать девять тысяч доказанных убийств, тридцать тысяч смертей на дорогах, промышленность развалена, сельское хозяйство в упадке…

— Погоди, погоди, — запротестовал Семеныч. — Насчет сельского хозяйства ты не прав. Мы входим в четверку основных экспортеров пшеницы…

— Семеныч, не смеши. Производство зерна в России в среднем не больше восьмидесяти миллионов тонн в год! Да, мы продаем зерно, но за счет чего? За счет отсутствия развитого животноводства! — Аркадий Петрович назидательно потряс пальцем в воздухе. — Чтобы полностью обеспечить страну продовольствием, в том числе мясом, нужно производить тонну зерна на душу населения. А теперь сравни: восемьдесят и сто сорок. Дебет с кредитом не сходится. Хотя что от нас зависит? Ничего! Мы пешки, — махнув рукой, Северов замолчал. В предбаннике повисла тишина, и стало слышно, как завывает за дверью набирающий мощь ветер. Некоторое время сидели молча.

— К дождю, — прервав молчание, заключил Семенович. — Что ж, еще разок в парную и по домам?

— Пожалуй… — мрачно согласился Северов. Хорошего настроения как не бывало.

За толстыми стенами бани в такт ветру завыла, предчувствуя слякоть и сырость, сидевшая на цепи собака…

Черный джип, меся широкими колесами проселочную грязь, выполз на усеянный ямами асфальт дороги и, быстро набирая скорость, рванул к районному центру. Дача гостеприимного Семеновича с его просторной баней скрылась за нагромождением других строений. Вечерело. Еще один день оказался прожит. Аркадий Петрович коснулся щетинистого подбородка — в день, свободный от дел, он позволял себе оставаться не бритым — и горько усмехнулся. С конца перестройки и начала конца всего прошло столько лет, что можно было привыкнуть, позволить себе не задумываться о происходящем, как это делали другие, и жить… просто жить, не дыша «всем воздухом мира». Но Северов так не мог, точнее, не весь Северов, а тот, все еще находившийся в глубине его души офицер Советских Вооруженных сил. Бизнесмен Северов не помнил случившегося, и как раз-то он вполне мог смириться с происходящим, но подполковник Северов воспринял развал СССР как личную трагедию, к тому же знал о произошедшем все. Знал и помнил. Знал о врагах и помнил о предателях. Все эти годы он жил, втайне надеясь на какое-то высшее правосудие. Но тщетно. Предатели оставались у власти, а враги под видом покупок вывозили из страны награбленное. И противопоставить им было нечего. Армия превратилась в жалкий огрызок былой мощи, милиция стала крышей для отмывания и накопления нечистых денег. Правительство… да что можно сказать о марионетках? Обещанное наведение конституционного порядка на южных границах оказалось фарсом с последующей выплатой дани. Борьба с коррупцией… Неужели кто-то всерьез полагал, что змей станет рубить самому себе головы?

«На глазах людей вымирает и спивается Россия, но многие ли позволяют себе это заметить?» — Северов крутанул руль, уворачиваясь от выбежавшей на дорогу кошки, машину занесло, левое колесо ударилось о край рытвины. С трудом выровняв автомобиль, Аркадий Петрович поморщился и возвратился к своим раздумьям.

Жить одним днем стало привычно и удобно. «На мой век хватит», «После нас хоть потоп», многие, очень многие живут этими мыслями. Мог бы и он жить так же? А почему бы и нет? Позади остались тяжелые девяностые годы, когда от вечного безденежья ушла жена. Ушла и безвозвратно исчезла. И она, и ребенок. Сколь он ни пытался ее разыскать — все безуспешно. Сгинула в круговерти лихих лет, словно и не было. И мать, и многочисленные родственники давно ее оплакали, а он все надеялся… Не хотел верить в то, что лежат его дорогие в какой-нибудь канаве, присыпанные тонким слоем земли, убитые просто так, по пьяному недоразумению, или глубоко запрятаны их тела в темном лесу, а извлеченные из них органы исправно работают на какого-нибудь толстосума. Не хотел верить. Не мог. Хотел, чтобы они были живы. Он бы даже предпочел, чтобы они находились все эти годы в темных подвалах, в неволе у современных рабовладельцев. Пока человек жив — его не должна покидать надежда. Тогда, в девяностые, Аркадий Петрович с трудом выжил, сам едва не сгинул, но выдержал, сумел вырваться, не скатиться в липкую пасть алкогольного забытья, не подался в бандиты, а ведь звали. Отказался. Завел свой бизнес. Нашлись суки, обложили данью, как всех… Платил, как не платить, и не потому, что боялся оказать сопротивление, не видел смысла. На смену одним пришли бы другие, еще более наглые и ненасытные. Устоялось. Сейчас у него есть все: дом, квартиры, машины, солидные счета в банках, но не было и не могло быть одного — счастья. Семьи он так и не завел. Да и принесла бы ему счастье новая семья? Может ли быть счастлив патриот, когда его Родина обливается кровью, когда слава ее втоптана в грязь, честь попрана, враги открыто торжествуют, а люди… Люди некогда величайшей страны мира, превращенные пропагандой в пьяную электоратную массу, прячутся в свой кокон и предпочитают ничего не видеть, не слышать? Уже много, много лет в душе Северова вместо некогда царившей гордости за мощь своей страны поселились горечь и боль. И еще тоска… Тоска от собственной беспомощности и невозможности сделать ответный шаг, отомстить измывающимся над Родиной оккупантам и предателям.

«Если есть на свете Бог, — иногда Аркадий Петрович начинал апеллировать к высшим силам, — то еще попомнятся ИМ наши слезы».

Сжав кулаки, он представил час отмщения, и на его губах появилась печальная улыбка. Никакая месть не могла воскресить ушедших, никакая месть не могла восстановить порушенное, никакая месть не могла вернуть счастье людей. Но зло не должно избежать расплаты, иначе… Он не додумал, автомобиль выскочил на трассу, ведущую к городу. Северов вдавил педаль акселератора, и обочина замелькала со все увеличивающейся скоростью, встречный поток машин ослепил светом, забрызгал лобовое стекло грязевыми брызгами, огни каменных пещер становились все ближе. Решив, что дома ему сегодня делать нечего, Аркадий Петрович свернул в переулок, ведущий к головному офису его фирмы.

Странно, но дверь в помещение оказалась открытой.

«Что за ерунда?» — Северов не припомнил случая, чтобы его сотрудники отнеслись к уходу из офиса столь халатно. «Может, кто задержался?» — явившаяся мысль показалась трезвой, но маловероятной. Он сам строго-настрого запретил подчиненным задерживаться после окончания рабочего дня. Не успеваешь? Значит, плохо работаешь. Трудоголиков у себя он не держал. Тогда что? Принять же гипотезу нахождения в офисе кого-то стороннего Аркадий Петрович не мог, воровать в скромных кабинетах нечего. Поверить же в то, что кто-то злоумышлял лично против него, — еще труднее. Конкурентов в бизнесе не имелось, родственников или сторонних лиц, претендующих на его имущество, тоже.