Самый дождливый октябрь - Ирина Комарова

Зинаида Григорьевна налила кофе себе и уселась на прежнее место. Она невозмутимо ждала моих вопросов, готовая на них отвечать, но проявлять инициативу, в отличие от Кати, не собиралась.

– Зинаида Григорьевна, вы сказали, что о новых игрушках знали все. Что, на эту тему разговоры какие-то велись?

– Конечно, это ведь всех касается. Будут хорошие новые игрушки, значит, будет прибыль. Так что, обсуждали. Радовались, что Володя сам взялся. Он, с тех пор, как институт закончил, редко что для отца делал, все больше туда, за границу, работал.

– Понимаю, – кивнула я. – А сейчас, после ограбления, тоже, наверное, разговоры есть? Новая волна пошла.

– Пошла, – поморщилась она. – Всех с головой накрыла. Понятно ведь, что эскизы новых игрушек к конкурентам ушли. И понятно, что без своих здесь не обошлось.

– Почему вы так считаете?

– А откуда постороннему человеку знать, что эти эскизы вообще существуют?

– Вы сами говорите – весь коллектив знал, обсуждали не скрываясь.

– Но ведь только здесь, не на центральной же площади! – она посмотрела мне в глаза и выразительно проговорила: – Вы меня понимаете?

– Вы хотите сказать, что кто-то из сотрудников фирмы связан с конкурентами и поставляет им коммерчески важную информацию? – осторожно сформулировала я.

Несколько секунд Зинаида Григорьевна продолжала гипнотизировать меня, потом отчеканила:

– Именно это я и хочу сказать. Удавила бы гадюку, собственными руками!

Теперь паузу взяла я. Не сводя взгляда со старшего менеджера, на ощупь, нашарила чашку, глотнула горячего кофе, поперхнулась и закашлялась. Зинаида Григорьевна спокойно ждала, пока я буду готова продолжить разговор.

– То есть вы, – сипло уточнила я, – подозреваете какого-то конкретного человека?

– Подозреваю. Но доказательств у меня нет, поэтому я вам не могу сказать ничего конкретного.

– Кхм. В смысле, фамилию не назовете.

– Нет. Могу только сказать, что этот человек, по долгу службы, имеет доступ к информации о жизненно важных для развития фирмы решениях.

– Это предположение напрашивается само собой, – пожала я плечами. – Уборщице или вахтерше, как бы внимательно они ни прислушивались к разговорам, трудно быть в курсе того, что находится у директора в домашнем сейфе. Так что, если мы говорим о конкретном человеке, имеющем имя и фамилию…

– Но я не могу! – горячо перебила меня Зинаида Григорьевна. – Понимаете, без доказательств, это ведь будет клевета. А доказательств у меня нет, – с сожалением повторила она.

– Ага. То есть, если вдруг окажется, что человек, которого вы подозреваете, не виновен…

– Это не возможно, – снова перебила меня Зинаида Григорьевна. – О невиновности не может быть и речи!

– Но почему? Ведь доказательств нет?

– Прямых нет. Но я знаю жизнь и знаю людей. Эта… этот человек способен на многое.

– Неубедительно, – я покачала головой. – Мало ли, кто на что способен, это вовсе не означает, что человек окажется преступником. Кстати, если суммировать то, что вы уже сказали – доступ к важной информации и скверный характер, то можно сделать некоторые выводы. Вы имели в виду секретаршу Черникова?

– Ничего такого я не говорила, – надулась Зинаида Григорьевна. – Я Варвару не люблю, ее никто у нас не любит, но, что она преступница, я не говорила.

– Не говорили, – согласилась я. – Но думали ведь?

Зинаида Григорьевна не ответила. Сидела, выпрямив спину, сжав тонкие губы и устремив мрачный взгляд в пространство над моим правым плечом.

– Не хотите отвечать? Печально, ничего не скажешь. Скажите, с какой целью вы затеяли этот разговор? Хотели мне помочь или, наоборот, запутать?

– Запутать? – она ожила и заморгала ресницами. – Нет, конечно, зачем мне это?

– Пока не знаю. Но посудите сами: вы обвиняете неизвестно кого, неизвестно в чем…

– Я не обвиняю! Я ничего такого не говорила!

– Вы сказали, – я заглянула в блокнот, в котором успела сделать несколько записей, – одну минуточку! Вот, практически дословно: «Без своих не обошлось» и «подозреваю конкретного человека». Ах, да, еще: «Удавила бы гадюку». И тут же, без всяких объяснений, отказались расшифровать, кого вы имели в виду.

– Неправда, – слабо запротестовала она. – Не без объяснений, я все объяснила.

– Извините, но я не могу считать ваш… – на мгновение, я заколебалась, потом решила, что в создавшейся ситуации могу позволить себе капельку грубости. – Ваш детский лепет удовлетворительным объяснением. Будьте добры, скажите, о каком конкретно человеке шла речь, или я буду вынуждена считать вас недобросовестным свидетелем.

Теперь я, выпрямив спину и сжав губы, смотрела на Зинаиду Григорьевну, ожидая реакции на свои слова. Реакция оказалась скорой и несколько неожиданной. Да, конечно, я была строга и, можно даже сказать, сурова, но ничего, клянусь, ничего из ряда вон выходящего! Любой оболтус из моего бывшего десятого «Б» воспринял бы это как простую форму выражения неудовольствия и, в лучшем случае, потрудился бы принять виноватый вид. А то, просто стоял бы, ковыряя линолеум носком ботинка и уныло дожидаясь, когда же Маргарите Сергеевне надоест и она закончит свое выступление. Может, у нынешней молодежи нервы крепче? Или Зинаида Григорьевна до сих пор пребывала исключительно в тепличных условиях? Может, на нее до сих пор никто голос не повышал? Не знаю. Но то, что она разрыдалась, оказалось для меня неприятным сюрпризом.

– Ну-ну, – я неловко погладила ее по руке. – Ну-ну-ну. Вовсе нет причин, чтобы так убиваться.

– Вам легко говорить, – из-за непрерывных всхлипываний, слова ее прозвучали невнятно. – Вы же не знаете…

Она снова зашлась в рыданиях.

– Не знаю, – я снова погладила ее по руке, а потом, для разнообразия, похлопала по плечу. – Но очень хочу узнать. Давайте договоримся так: вы успокойтесь, расскажите мне все, что вас тревожит, а я постараюсь помочь. Согласны?

Я покопалась в сумочке и достала начатую упаковку бумажных носовых платков, протянула Зинаиде Григорьевне. Она не ответила, но платки взяла. Достала один, вытерла глаза, потом приложила к носу. Спросила, почти деловито, хотя и еще вздрагивающим голосом:

– Они что, ароматизированные?

– Какие в магазине были, – извинилась я.

– А что за запах? Я не пойму.

– На этикетке было написано: «морская свежесть».

– И врут же, не ленятся. Причем тут свежесть? – она снова понюхала расползающуюся у нее в пальцах бумагу, потом скатала ее в тугой шарик и швырнула в мусорную корзинку. Меня немного удивило то, что Зинаида Григорьевна попала. Корзина стояла метрах в трех, не ближе. Сразу после истерики, и такая меткость? А старший менеджер, в последний раз всхлипнув, достала из упаковки еще один платочек, тщательно промокнула мокрые щеки и отправила его в корзинку, следом за первым, с той же точностью.