Быть или иметь? Психология культуры потребления - Тим Кассер

Итак, в общем и целом, если у женщин меньше шансов получить образование или самостоятельно контролировать деторождение, они, как правило, менее уверены в том, что смогут обеспечивать себя сами, и, следовательно, подходят к выбору партнера с более материалистических позиций. Кстати, эти результаты отображают ту же динамику, о которой я говорил, обсуждая связь материализма с другими формами незащищенности среды. Исследования самых разных структур и конструкций приводят нас к одному и тому же важному выводу: если среда не способствует удовлетворению потребностей в безопасности и защищенности, материалистические ценности выходят на первый план.

Я уже говорил, что безразличная, лишенная чувства сопричастности окружающая среда порождает в людях, особенно в детях, базовое чувство незащищенности, которое часто компенсируется безудержной погоней за материальными благами. Однако ни в одном из упомянутых выше исследований не предпринималось реальной попытки заглянуть «внутрь» человека и увидеть, действительно ли в основе материалистических ценностей и устремлений лежит чувство незащищенности. Конечно, мы не можем рассчитывать на то, что люди честно и абсолютно точно опишут нам истинные мотивы, заставившие их преследовать в жизни те или иные цели, но методы, позволяющие проникнуть глубже осознанных поступков и проявлений и более досконально изучить тот или иной мотивационный опыт, все же существуют. В двух недавно проведенных исследованиях такие методы использовались для подтверждения идеи, что неуверенность в завтрашнем дне заставляет человека ставить перед собой материалистические цели, даже когда он не признает влияния этих мотивов на сознательном уровне.

Некоторые современные исследователи не придают снам особого значения, считая их чуть ли не случайными помехами в головном мозге человека, однако целый ряд клинических и эмпирических исследований указывают на то, что сон часто отображает весьма любопытные аспекты индивидуальности человека, недоступные для сознательного разума. Это значит, что сны могут выявлять – в высшей степени в символическом виде – многие первичные конфликты, проблемы и мотивы поведения людей и их личностные характеристики. Вдохновленные этой идеей, мы с моей женой Вирджинией Кассер решили выяснить, не расскажут ли и нам сны что-нибудь новое о материалистических ценностях[68].

Для начала мы отобрали студентов, уровень материализма которых по результатам оценки на основе Индекса стремлений относил их к верхним либо нижним 10 процентам среди сверстников. Затем мы попросили их рассказать о двух своих самых важных, запомнившихся, оказавших на них наибольшее влияние снах. Конечно, информация, полученная из описаний снов, сильно отличается от ответов на вопросы из вопросника; хотя ее, безусловно, тоже можно было бы закодировать и представить количественно. Мы с Вирджинией решили, что будет лучше, если люди все изложат своими словами. Это означает, что с методологической точки зрения данное исследование не столь скрупулезно, как другие из приведенных в этой книге, но я должен отметить, что многие темы, изучаемые посредством количественных исследований, изначально также выявлялись прежде всего в результате использования качественного подхода. Кроме того, по моему мнению, это весьма интересный и убедительный способ продемонстрировать, что мотивы и факторы, ведущие к сильной ориентации на материалистические ценности, можно обнаружить независимо от типа и метода исследования.

Итак, если говорить о чувстве незащищенности, мы выявили в снах откровенных материалистов и явных нематериалистов три существенных отличия.

Во-первых, в снах участников первой группы довольно большую роль играла смерть. Она присутствовала в самих снах либо в ассоциациях с ними у 20,5 процента респондентов, считавших материальные цели приоритетными, в то время как студенты, менее ориентированные на богатство и имидж, сообщали об этом всего в 3 процентах случаев. Приведу несколько примеров. Двум в высшей степени материалистически настроенным респондентам постоянно снились умершие люди, а один из них даже видел во сне «даму-призрака, одетую во все черное; она висела на кресте [церковном] и звала меня по имени». Другие участники исследования, преследующие в жизни прежде всего материалистические цели, часто упоминали о смерти как о важной ассоциации, даже если она не снилась им, что называется, «в чистом виде».

Во-вторых, 15 процентов людей из группы откровенных материалистов видели во сне, как они падают, – сравните с 3 процентами подобных снов среди тех, кто не ставит материалистические ценности на первое место. Надо сказать, практически все теоретики трактуют падение как символ незащищенности[69], ибо оно свидетельствует о том, что человек не контролирует ситуацию, просто летит вниз и не имеет никакой возможности повлиять на процесс. Так вот, двое респондентов из числа приверженцев материализма сообщили о снах, в которых они падали в огонь, третий сваливался с крыши сарая, а четвертый во сне страшно боялся упасть с лесозаготовительного оборудования. Любопытно, что пятому представителю этой группы приснилось, что отец бросил его через перила в пролет лестницы в их доме, но, по его словам «я не упал на пол, потому что внизу не было ничего, кроме зияющего черного пространства, в которое я летел и летел… Я видел, как лечу вниз… Проваливаясь в черную пустоту, я вертелся и орал что было сил, но крики мои никто не слышал».

И наконец, в-третьих, материалисты и нематериалисты совершенно по-разному относились к тому, что их пугало во сне. В частности, в 18 процентах снов респондентов-нематериалистов был задействован так называемый рефрейминг{2}, благодаря которому объект, первоначально вызывавший у спящего человека страх, становился не таким уж и ужасающим. В группе материалистов ни один респондент не справлялся со своими страхами подобным способом. Например, двое участников исследования из числа тех, кто не ставил материальные блага во главу угла, сильно испугались во сне носорога и гигантского фиолетового пуделя, но довольно быстро поняли, что страшилища вовсе не собираются им вредить. Другие члены этой же группы тоже почти сразу поняли, что нападавший на них во сне ужасный человек на самом деле «хороший и добрый парень», и в них родилась уверенность, что им никто не сделает ничего плохого. Один из участников даже рассказал, как во сне мчался вниз по горе от катящегося на него огромного валуна, и, по его словам, «иногда мне было просто весело». Все эти сны свидетельствуют о том, что люди, которые не считают материальные блага главной целью своей жизни, судя по всему, эффективнее избавляются от чувства незащищенности, чем те, кто основательно ориентирован на материалистические ценности.

Для многих из нас смерть по определению означает незащищенность. По сути, исследования в области социальной психологии свидетельствуют о том, что наши самовосприятие и самооценка, равно как и явление культуры в целом, ненамного успешнее любых других попыток человечества ослабить неутихающий ужас, ассоциируемый с осознанием собственной кончины. Данная точка зрения, базирующаяся на трудах Эрнеста Беккера и развитая Джеффом Гринбергом, Томом Пищинским и Шелдоном Соломоном, известна под названием «теория управления ужасом»[70]. Эта теория породила десятки исследований, демонстрирующих, что, единожды столкнувшись с фактом смерти, впоследствии человек больше склонен резко критиковать нарушающих культурные нормы собратьев и аплодировать тем, кто эти нормы отстаивает. Кроме того, он в целом формирует свое поведение так, чтобы повысить самооценку, подгоняя его под писаные и неписаные обществом правила. Предположительно поступать так его заставляет острое желание ослабить ужас, который у него вызывают мысли о собственной смерти.