Барыня уходит в табор - Анастасия Дробина

Первый снег выпал в ноябре, в ночь на Агриппину-мученицу. Утром Илья проснулся от бившего в глаза света. Белая занавеска слепила, на потолке плясал солнечный луч. Некоторое время Илья лежал не шевелясь, с удовольствием думая, что никаких дел в это воскресенье у него нет и можно не вылезать из-под одеяла хоть до самого вечера. В доме стояла непривычная тишина – даже на половине Макарьевны не гремели чугунки и ложки.

– Варька! – приподнявшись, позвал он.

Никто не откликнулся. Илья выбрался из постели, начал одеваться. Искать невесть куда заброшенный кожух было лень, и он вышел на крыльцо в рубахе.

Двор был покрыт белой пеленой – лишь под телегой чернели пятна неприкрытой земли да у крыльца топорщилась пожухлая трава. В пронзительно синем небе галдели вороны, на крестах церкви рядами расселись галки. У покосившегося сарая умывалась первым снегом Варька. Она была в длинной таборной юбке, с небрежно связанной косой. Увидев брата, улыбнулась, помахала.

– Илья, иди сюда!

Он подошел. Все лицо Варьки было в снегу: лишь вишнями темнели смеющиеся глаза.

– Дождались, слава богу! Зима! Мороз-то какой, Илья!

– Замерзла, что ли? – подцепил ее Илья. – А еще цыганка!

Варька фыркнула, ничуть не обидевшись. Илья стянул через голову рубаху, захватил в горсти снега, потер плечи. От холода захватило дух. Варька шутя бросила в брата снежным комком. Илья немедленно ответил тем же. Его снежок стукнул Варьку по затылку.

– С ума сошел! – завопила она, вытряхивая из волос снежное крошево.

Усмехаясь Илья скатал огромный ком. Глаза Варьки стали испуганными.

– Ай! Илья! Не надо!

Она опрометью кинулась в дом. Илья запустил ком ей вслед, но Варька успела юркнуть за дверь, и снежок разбился о косяк.

– Эй, куда? Выходи! – заорал Илья. Прыгнул было к двери, но в это время от калитки кто-то тихо сказал:

– Ой, боже мой…

Илья обернулся. У калитки стояла Настя в длинном собольем полушубке. В пальцах она комкала варежки, из-под подола платья выглядывал меховой сапожок. Накинутая на голову шерстяная шаль с кистями сползла на затылок. В широко раскрытых глазах Насти стоял ужас.

– Илья… Дэвлалэ…

– Что случилось? – испуганно спросил он.

Настя попятилась.

– Илья… Как же ты… Тебе что – не холодно?!

– Да ничего… – растерянно сказал Илья. Машинально провел рукой по волосам, стряхивая с них снежные комки.

– Но как же… – Настя не сводила с него глаз. – Господи, мне в полушубке-то студено!

– Таборные мы, не городские, – Илья снисходительно усмехнулся, – босиком по снегу бегаем.

Настя недоверчиво протянула руку, дотронулась до плеча Ильи. Он вздрогнул, как от удара.

– Ледяной весь, – сердито сказала Настя. – Не фасонь, Илья, иди оденься. Выстудишься, петь не сможешь… Что отец скажет?

– Ах ты, черт бессовестный! – вдруг визгливо раздалось от калитки, и Илья, поморщившись, понял: Стешка. Та вихрем влетела во двор в лисьей ротонде и сбившемся набок платке. Схватившись за голову, заголосила:

– Сдурел ты, что ли, черт таборный?! Совсем совесть потерял! Еще бы без штанов выскочил, хоть бы дам постыдился!

Илья вспыхнул, только сейчас сообразив, что стоит перед Настей голый до пояса. Рубаха висела на тележной оглобле. Илья поспешно натянул ее. Настя наблюдала за ним, пряча в глазах смешливые искорки.

– В дом проходите, чаялэ, – смущенно пригласил Илья.

– Некогда нам, – огрызнулась было Стешка, но Настя с улыбкой взяла ее за руку, кивнула:

– Зайдем.

В горнице Макарьевны было тепло. Войдя, Илья сразу же прижался к натопленной печи. Пахло квасом, мятой, горячим хлебом. Открыв глаза, он увидел посреди стола целую гору золотистых, осыпанных маком бубликов. Тоненько сипел самовар. За столом сидел Митро. Варька суетилась у буфета.

– О Настенька, Стеша! – обрадовалась она. – Садитесь чай пить! Бублики берите, пока горячие!

В сенях затопали валенки, бухнула дверь. В горницу влетел запыхавшийся Кузьма. Смуглая рожица его сияла.

– Нет правды на свете! – убежденно заявил он, одним духом опрокинув в себя чай из стакана Митро. – За что бьют – сами не знают!

– Опять по Сухаревке шлялся? – Митро с сожалением посмотрел на пустой стакан. – Честное слово, выдеру. Что украл?

Кузьма фыркнул, свалился на лавку и, мотая кудлатой головой, захохотал так, что из-за печи испуганно выглянула Макарьевна.

– У-их, Трофимыч… Да воблу же… С лотка… Воблу, говорю, прихватил! А лоточник, ух и лютый попался! Лоток бросил – и за мной, через всю Сушку по Панкратьевскому вни-и-из… Не догнал, знамо дело… На Садовой-Спасской оторвался…

– Вобла-то где? – строго спросил Митро, из последних сил пряча улыбку.

– Потерял.

– Врешь! Покажи карманы.

Через минуту на столе образовалась горка из тарани, соленых огурцов, моченых яблок, раскрошившихся пряников и пирогов, основательно помятых во время побега через Сухаревку. Вид у Кузьмы был довольный донельзя. Демонстративно отвернувшись от сурового взгляда Митро, он уселся верхом на стул и затараторил:

– Ой, что по Москве делается, ромалэ! На Конной татары верблюду продают – истинный крест! Такая вся из себя почти лошадь, только с битой мордой и губа сковородником, как у генеральши Манычаровой. Говорят, эта верблюда никакого овса не хочет, только воду хлещет да плюется на два аршина. Я торговал, чуть было не купил – двух гривен не хватило, экая досада! Пока бегал занимал, купец Ситников с Ордынки перехватил, дочери на свадьбу дарить собрался… В Столешниковом у Агреховой, колдуньи, от снегу крыша провалилась, и из дыры черти повыскакивали. Умереть мне, если вру! Их там с утра с полицией ловят. А еще говорят, что на Большой Полянке Стреминых кухарка третьего дня поросенка родила. Вот ей-богу, поросенка, и с хвостом – этакая стружка! Ох, и народу там! Из Академии приехали, с городовым протокол составляют!

Сочинял Кузьма бесподобно. Еще в первую неделю своего пребывания в Москве Илья услышал от него новость о продаже на Варварке, в лавке мещанина Орешкова, заспиртованного водяного «за смеховые деньги». Закончив свои дела на Конной, Илья заглянул на Варварку: прицениться к водяному. Часом позже, под хохот Митро и братьев Конаковых, он непотребно ругался и грозился убить проклятого мальчишку.

«Дэвла, морэ, да ты кому поверил? – закатывался Митро. – Кузьма же – звонарь известный! Однако… поначалу я и сам попался. Как он сказал, что на ипподроме моя Звезда первую ставку отхватила – я туда, как на ветре, полетел! После час за этим паршивцем с чересседельником вокруг дома бегал! Так что, морэ, ты его не слушай, здоровье береги».

Краем уха слушая небылицы Кузьмы, Илья поглядывал на Настю. Та сидела у другого конца стола, прихлебывала чай из расписного блюдца, разговаривала с Варькой. От горячего ее лицо раскраснелось еще ярче, живее заблестели черные глаза. Знакомая вьющаяся прядка, выбившись из косы, дрожала у виска. Вот Настя обернулась, что-то спросила у Митро, мельком взглянула на Илью. Влажно сверкнул голубоватый белок, блеснули белые зубы, в раскинутый ворот мелькнула шея – длинная, нежная, смуглая… Чуть не задохнувшись от чего-то непонятного, подкатившего к самому горлу, Илья опустил руку со стаканом. Сидящий рядом Митро искоса взглянул на него, уже открыл было рот – но в это время в окно ударил снежный ком и раздалось дружное ржание братьев Конаковых.