Блэк - Александр Дюма

— В заливе Жуана? А что это такое?

— Это небольшой порт в двух лье от Антиб.

— От Антиб?

— Да, и я пришел за тобой.

— За мной? Пришли за мной! Но зачем?

— Но разве ты не видел, что всем командующим вооруженными силами, всем солдатам национальной гвардии и даже простым гражданам предписано преследовать его? Ну вот, я пришел за тобой, чтобы отправиться за ним в дорогу.

Шевалье устремил на Матильду умоляющий взгляд; он смиренно признавал, что всегда в чрезвычайных обстоятельствах она была изобретательнее его и обладала большей силой воображения, поэтому он рассчитывал, что она вытащит его из этой истории.

Матильда поняла этот молчаливый крик о помощи.

— Но, — сказала она, обращаясь к барону, — мне кажется, дорогой деверь, что вы забыли одну вещь.

— Что же?

— А то, что если вы вольны взять в руки вашу огромную саблю и гоняться за кем вам угодно, то Дьедонне не вправе этого делать; он не волен в своих действиях.

— Как! Он не вправе?!

— Нет. Дьедонне состоит в свите короля; и он будет делать то же, что и все остальные офицеры. Покинуть Париж в такое время даже ради того, чтобы ловить Наполеона, значило бы стать дезертиром.

Барон кусал себе губы.

— А! — заметил он. — Похоже, что это вы командир Дьедонне?

— Нет, — просто ответила Матильда, — командиром Дьедонне, по-моему, является герцог де Рагуз.

И она спокойно принялась за свою вышивку, в то время как шевалье не сводил с нее восхищенных глаз.

— Ну, что же, пусть так, — произнес барон, — я отправлюсь без него.

— И вся заслуга тогда будет принадлежать только вам, вам одному, — сказала Матильда.

Барон бросил на молодую женщину ненавидящий взгляд и вышел.

— Что ты скажешь о визите моего брата? — спросил Дьедонне, все еще дрожа.

— Я скажу, что, выманив у тебя половину состояния, он, пожалуй, не будет огорчен, если тебя убьют, и он унаследует оставшуюся часть.

Дьедонне поморщился, как бы говоря: «Ты вполне можешь оказаться права». Потом он подошел к Матильде и обнял ее, так прижав к своей груди, что она чуть не задохнулась; при этом он забыл, что обнимает ее с такой силой той рукой, которая его не слушалась.

Весь день в доме у шевалье было полно посетителей.

Каждый прибывший с визитом заводил разговор о странном событии; никто не сомневался, что через десять лье Наполеон будет схвачен и расстрелян.

Но на этот сакраментальный вопрос: «А вы, как поступите вы?» — который шевалье задавали в течение дня раз двадцать, он неизменно отвечал:

— Я принадлежу к охране короля и буду делать то, что будет делать она по приказу короля.

И все находили этот ответ вполне уместным.

Впрочем, все визитеры уже встречали барона с его огромной саблей, и каждый знал, что он готовится броситься в погоню за Корсиканским людоедом.

В тот же день к десяти часам стало известно, что граф д'Артуа отправляется в Лион, а герцог Бурбонский в Вандею.

В ответ на это двойное событие Дьедонне заявил, строя ужасные гримасы, что его рука причиняет ему невыносимую боль.

Известия, полученные восьмого и девятого, были весьма неопределенными.

Повсюду можно было встретить барона, который должен был вот-вот отправиться в погоню за Наполеоном, он только выжидал, когда станет известно, где тот точно находится.

Если не считать болезненных ощущений в руке, то Дьедонне испытывал удивительное чувство покоя.

Откуда к нему пришла эта философия? Принадлежал ли он к школе стоиков?

Нет.

Но у него родилась одна мысль, которая с упрямством, присущим эгоизму, прочно засела у него в мозгу.

Я едва осмеливаюсь признаться, что это была за идея.

Лярошфуко как-то сказал, что в несчастьях даже нашего самого близкого друга всегда есть нечто, доставляющее нам приятные мгновения.

К этому можно было бы добавить, что в самых грандиозных политических потрясениях, в катастрофах, свергающих троны, скипетры, короны, люди всегда находят какую-то свою мелочную выгоду, которая помогает им переносить эти разрушительные события без особого недовольства.

Дьедонне подумал, что если Наполеон вновь взошел бы на трон, то Людовик XVIII покинул бы Париж; а покинув Париж, Людовик XVIII прекратил бы свои прогулки с трех до шести часов, а если бы он прекратил свои прогулки, то и его эскорт был бы упразднен.

А тогда не пришлось бы больше испытывать этот страх в течение целого дня и пребывать в состоянии гнетущего ожидания детальные тридцать.

О, Господи, из каких мелочей порой складываются убеждения!

Сначала шевалье отбросил эту мысль как недостойную его; но она раз за разом все возникала и возникала, пока не утвердилась у него в мозгу настолько, что не пожелала его больше покинуть.

В результате, когда девятого Дьедонне прочел в «Монитере», что Наполеон, вероятно, десятого вечером войдет в Лион, то эта новость не произвела на него такого сильного впечатления, как можно было бы ожидать.

Барон объявил, что, отныне зная, где найти Наполеона, он непременно одиннадцатого или двенадцатого бросится ему навстречу, то есть как только подтвердится его вступление во вторую столицу королевства.

Днем пятнадцатого распространился слух, что герцог де Рагуз добился от короля приказа укрепить Тюильри и что король укроется там с министрами, парламентом и со всеми офицерами своей охраны. В Тюильри могло поместиться три тысячи человек.

Барон пришел сообщить эту новость своему брату; он сказал, что надеется увидеть его в составе этого гарнизона.

— Я полагал, что ты уже уехал одиннадцатого, — ответил ему Дьедонне.

— Действительно, я уже собирался уехать, когда подумал, что из Лиона в Париж ведут две дороги: одна на Бургонь, а другая на Нивернэ; я испугался, что разминусь с узурпатором.

— Это веская причина, — заметила Матильда.

— Да, но я не вижу, — отвечал барон, — по какой причине мой брат не отдает себя в распоряжение короля.

— Именно это он и собирался сделать, — сказала Матильда.

И она взяла перо, чернила и бумагу.

— Что вы делаете? — спросил барон.

— Вы видите, я пишу.

— Кому?

— Герцогу де Рагузу.

— Что?

— Что мой муж отдает себя в его полное распоряжение.

— Разве Дьедонне больше не умеет писать?

— Нет, если у него вывихнута правая рука.

И Матильда написала следующее: