Вызов принят. Невероятные истории спасения, рассказанные российскими врачами - Ярослав Соколов

Говорят, в некоторых ситуациях промедление смерти подобно. Так вот, в реанимации нередко промедление и есть смерть. Темп там зачастую просто бешеный – нет возможности поразмышлять, полистать литературу, поискать информацию в интернете, посоветоваться с коллегами. Скорость решает если не всё, то очень многое – значительное число поступающих больных находится в состоянии клинической смерти, и не важно, из-за чего она наступила – падения с пятого этажа, автомобильной травмы, инфаркта или огнестрельного ранения – механизм умирания во всех случаях одинаков. Реанимация – это не лечение, и реаниматологу не нужно быть специалистом по инфарктам или ножевым ранениям. Он должен немедленно вернуть человека к жизни – завести сердце, запустить дыхание, наладить кровоснабжение.

Если терапевт назначил неправильное лечение от бронхита, человек вряд ли от этого умрёт, а когда реаниматолог за несколько секунд не нашёл единственно верного решения, больному это может стоить жизни. Этим реанимация и отличается от остальной медицины. Хотя иногда, в особо сложных случаях, врачи-реаниматологи могут приглашать к себе специалистов другого профиля. Тогда буквально за несколько минут приходится организовывать консилиум, чтобы выработать общее мнение, которое поможет спасти пациента.

Борьба за жизнь больного, к сожалению, не всегда заканчивается в его пользу. По статистике средний показатель смертности в реанимационных отделениях в мире составляет около 20 %. Причины могут быть разными, как объективного, так и субъективного характера. В каких-то случаях реанимационные мероприятия бывают изначально обречены на провал, в каких-то играет свою роль жёсткий лимит времени. «Да, смерти в нашей работе много, – говорит Андрей Берестов. – С этим приходится смириться. У каждого реаниматолога, как и у хирурга, есть своё маленькое кладбище. Я помню тех своих пациентов, которых сейчас, уже с высоты многолетней работы и полученного опыта, я бы, наверное, мог спасти. А тогда у меня, вероятно, просто не хватило этого опыта, или, может быть, времени. Свою первую умершую пациентку я очень хорошо помню. Помню фамилию, сколько ей было лет, как она к нам поступила, как мы её реанимировали. Даже помню, какие препараты вводили. Я её очень, очень хорошо помню, эту свою пациентку.

КОГДА ОГЛЯДЫВАЕШЬСЯ НА СВОЮ ПРАКТИКУ

СПУСТЯ МНОГИЕ ГОДЫ ПОСЛЕ НАЧАЛА РАБОТЫ,

ПОНИМАЕШЬ, ЧТО СЕГОДНЯ МНОГИХ ПАЦИЕНТОВ ИЗ ТЕХ,

КТО УМЕР НА ОПЕРАЦИОННОМ СТОЛЕ,

МОЖНО БЫЛО СПАСТИ. И ЭТО УЖАСНО.

Потом уже, если не было каких-то особо выдающихся случаев – казуистических или редких, которые интересны именно с профессиональной точки зрения – не запоминаются ни люди, ни смерти. Так что это «маленькое кладбище» по ночам не снится, в ужас и трепет не приводит. Это просто работа, поэтому отношение к смерти совершенно спокойное, ничто не пугает.

При мне столько раз умирали, чуть ли не ежедневно и по нескольку раз за смену, что перестаёшь видеть в этом особый сакральный смысл, смерть становится чисто техническим вопросом. И организм человека представляется просто машиной. Вот она ездила-ездила – и сломалась. Ну, не может же она вечно ездить. Сломалась, масло вытекло. И грубо говоря, твоя задача – как можно быстрее найти причину поломки и устранить течь. Годы работы не дают избавиться от ощущения какого-то технического механизма смерти. Не воспринимаю я это как некий философский аспект.

Опять же, смерть в полном сознании очень редка. В основном когнитивная функция постепенно угасает, и человек просто не осознает, что с ним происходит. Вот едет он в больницу с какой-то сердечной проблемой, ещё не до конца понятной. Думает ли он о смерти? Ну, наверняка, но это не главные его мысли. И когда лежит в реанимации под капельницей, не всегда понимает всю тяжесть своего состояния. А затем, когда развивается сердечная недостаточность, нарушения кровообращения, когда инфаркт растет или появляются какие-то осложнения, там уже понемногу угнетается сознание, человек перестает о чём-то думать. Кроме того, половина наших пациентов находится под наркотиками или сильными обезболивающими, под седативными препаратами, то есть в полусне. Спят, а потом или умирают резко, или постепенно впадают в кому.

Иногда я думаю, хорошо, что человек редко умирает в полном сознании, для него тогда нет ужаса. Многие умирают достаточно безмятежно, во сне. Может, это лучшее. Умереть и не заметить.

Тяжелее всего, в такой ситуации, конечно, родным. Они вытерпели мучительные часы ожидания в приёмном покое, вскакивали с надеждой, завидев врача. И вдруг потеря близкого, похороны. Большая беда. Врачам отчасти легче ещё и потому, что спасённых намного больше. В сотни раз больше! И они живы только благодаря нашей работе.

Хотя, знаете, я не считаю, что мы, реаниматологи, такие герои с большой буквы – восхищайтесь нами, чествуйте и носите на руках, потому что мы спасаем людей. Иногда да, можно поделиться с коллегой каким-то интересным случаем, когда, казалось бы, человек должен был умереть, а ты справился с критической ситуацией. Это хорошо сделанная работа, которой можно гордиться. И это правильно. Работа, которая не приносит гордости за себя, – отвратительная вещь. Я не помню точно, но, кажется, Черчилль сказал: «Счастье – это когда на работу идешь с удовольствием, а с работы с радостью».

К сожалению, бывает, врачи ходят на работу как на каторгу, потому что эмоционально выгорели. Но многие доктора с огромным удовольствием работают, так как знают, что делают нужное и важное дело. И ты видишь плоды своего труда: вот пациента, которого ты спас, переводят из реанимации в другое отделение.

Что касается благодарности пациентов – конечно, не это движет врачом. Некоторые, действительно, говорят поначалу: «Доктор, я вас озолочу», а потом забывают. И в этом нет ничего плохого или непонятного. Очень даже закономерно: когда человек лежит в реанимации, находится между жизнью и смертью, он готов пообещать всё, что угодно.

В реанимации к тому же многие пациенты, как я уже говорил, находятся в бессознательном состоянии и только когда переводятся в отделение, впервые видят там врачей, медсестер. У кого-то позитивные моменты вытесняют всё: «Слава Богу, теперь всё хорошо». У кого-то, напротив, преобладают негативные, поскольку им всё равно продолжают уколы ставить, нужно на неприятные процедуры ходить, медсестры покрикивают, и мысли только о том, как бы поскорее выписаться. Очень редко люди возвращаются, чтобы поблагодарить.

Весь «героизм» лишь в том, чтобы хорошо делать свою работу. Да, ты можешь за смену с десяток тяжёлых больных стабилизировать или из клинической смерти вывести, а после этого спускаешься в метро, где тебя могут и обхамить, и ноги отдавить в вагоне. И ты просто едешь после работы домой, где тебя ждёт семья, другие заботы и проблемы. Словом, всё как у всех».

Игорь Мельников, водитель с 25-летним стажем, ехал в центральный офис компании из пригородного терминала. Водитель фуры, двигавшейся ему навстречу, потерял управление на оледеневшем участке эстакады, и прицеп начало заносить. Игорь попытался уйти от лобового столкновения, в результате его легковушка вылетела с моста и, пробив ограждение, рухнула в реку.