Контур человека: мир под столом - Мария Аверина

А я все стояла и смотрела на нее во все глаза, пытаясь понять: может, это я сейчас сплю и все это мне снится?

– Машуня, некогда! – между тем вполне реально звала меня вполне реальная Бабушка. – Давай одевайся скорее!

– Беги, беги! – еще раз подтолкнула меня Марьстепанна. – Ты что, не рада бабушке? Ты ведь так ее ждала.

Совершенно ошалев от всего произошедшего в это бесконечное «сегодня», я поплелась в коридор одеваться, слушая, как Марьстепанна рассказывает Бабушке про мои ночные приключения.

Натянув на себя все, что полагается, я была крепко взята за руку вполне осязаемой знакомой Бабушкиной рукой, и мы с ней побежали по ступенькам вниз, толкнули дверь, вихрем пронеслись по детсадовскому двору и выскочили на улицу.

– Бабушка, – только и успела спросить я, – откуда ты взялась? Ведь «завтра» еще не наступило, сейчас же еще «сегодня»?

– Не говори глупостей, сегодня уже завтра, – недовольно буркнула Бабушка. – Побежали, а то ничего не успеем.

Сеял мелкий-мелкий колючий снежок, частым тюлем занавесивший фонари, и в их тусклом, неверном, каком-то притухшем свете многочисленные прохожие рисовались безликими темными силуэтами.

«Мы – не правые! Мы – не левые! Мы – валенки! Рекламная служба Русского радио, 913–99–63», – гарцующий мужской голос, несущийся из динамиков, установленных в какой-то палатке, словно снаряд, таранил уши. Нахлобучив шапки, опустив как можно ниже на лоб платки и капюшоны, ссутулившись, пряча лица от бессмысленно больно бьющей снежной шрапнели, люди семенили по своим делам, хаотично пересекая нам дорогу, запинаясь об меня, наталкиваясь на Бабушку, которая была отчего-то несколько возбуждена:

– Машенька, быстрей. Нам с тобой надо забежать в магазин, купить поесть. Мне совсем некогда было, дома ничего-ничего нет.

Мы стремительно неслись по улице, вплотную заставленной длинными рядами палаток, из-за которых подчас не было видно даже самих домов. Иногда в промежутке между палатками внезапно высвечивался какой-нибудь «Гастроном», но Бабушка почему-то проскакивала продуктовые магазины. В то же время мы несколько раз резко сворачивали к различным неприметным дверям, над которыми – всеми поголовно! – висели одинаково‐скучные, неприметные таблички. Бабушка, отмахиваясь от назойливо лезущей в глаза снежной крупы, всякий раз долго в них вглядывалась, шевелила губами, что-то соображая, потом недовольно бурчала:

– Нет. Это уж совсем бессовестно. Побежали дальше.

И мы бежали. Бежать я, правда, уже совсем не могла – какая-то свинцовая усталость навалилась на меня. Но, боясь потерять в этом самом странно и непонятно как идущем Времени так неожиданно и счастливо обретенную Бабушку, я изо всех последних сил переставляла ноги, стараясь попасть в такт спешащим Бабушкиным шагам. Только один раз я решилась спросить:

– Бабушка, а что мы ищем?

– Курс! – безапелляционно отрезала она и, повздыхав возле очередной двери с очередной, как две капли воды похожей на предыдущие табличкой, снова бросилась вперед. – Мне сегодня случайно перепала не наша денежка.

«Я сегодня не такой, как вчера! Я голодный, но веселый и злой!» – грянуло прямо в мозг из очередной палатки, и, словно подгоняемая этими словами, Бабушка круто свернула в темнеющую арку какого-то дома.

– Вот, – удовлетворенно сказала она, изучив вывеску. – Вот тут еще ничего.

Она заглянула за стекло узенькой дверцы – внутри тесного помещения маячил человек.

– Все, стоим, ждем! – И полезла в сумку за кошельком.

В арку безжалостная снежная плетка почти не достигала. Однако сквозняк был настолько изрядный, что мне казалось, что кто-то невидимый и очень сильный подталкивает меня в спину обратно на улицу. Я вцепилась в полу Бабушкиного пальто – в фиолетово‐сиреневом сиянии света, едва пробивавшегося из помещения, куда мы должны были войти, все происходящее казалось мне какой-то фантасмагорией. Но ткань на ощупь была вполне знакомой, знакомой была сумка, из которой Бабушка сперва достала очки, затем кошелек и какую-то темно-красную тоненькую книжечку. Знакомым было Бабушкино сопение и тихое бурчание чего-то себе под нос. Насколько позволяла шапка, задрав голову, я наблюдала, как бережно Бабушка вынула из кошелька длинную узкую бумажку, вложила ее в книжечку и, крепко-крепко зажав в руке, замерла в ожидании, поверх водруженных на нос очков буравя взглядом спину не торопящегося выходить человека.

– Бабуля, а что это за книжечка?

– Паспорт, – немногословно ответила Бабушка.

– А зачем он нужен?

– Без него денежку не поменять.

– А зачем менять?

– Сама не знаю, – недовольно буркнула Бабушка. – Чтобы поесть купить. Стой спокойно, сейчас дядя выйдет, и мы зайдем.

– «Полем, полем, полем свежий ветер пролетал! Полем свежий ветер, я давно о нем мечтал!» – надсадно-хриплый, надрывный оптимизм песни сквозняком проносился сквозь арку и терялся где-то в глубине занавешенного снежной сеткой темного двора.

Наконец человек за стеклом активно завозился, так что толстая, дубленая, какая-то негнущаяся куртка на нем буквально заходила ходуном. Упрямо угнув большую круглую голову в тонкой, обтягивающей, черной трикотажной шапочке, он стал неловко разворачиваться – для его крупной фигуры места там было явно недостаточно. Упираясь локтями в стены, на ходу копаясь в нагрудном кармане, он ногой распахнул дверь. Из крохотного помещения пахнуло спертым, застоявшимся воздухом; стало видно узенькую прорезь в сплошной железной стене, небольшую перекосившуюся лампу дневного света и несколько неопрятный, от руки написанный, косо повешенный листок бумаги под ней. Бабушка, вытягивая шею, немедленно стала вглядываться в этот листок и, подталкивая меня, шагнула было в отворенную дверь. Но в этот момент сильный порыв сквозняка, внесший очередное истошное «Полем, полем, полем…», качнул грузную мужскую фигуру, шагнувшую с высокой ступеньки прямо на Бабушку, и… красная книжечка выпала из ее рук. Узкая бумажка на лету выпорхнула из книжечки и, подхваченная сквозняком, стремительно понеслась в прогал арки на улицу.

– Маша! Держи! Держи, Маша! – истошно закричала Бабушка. И я, ничего не соображая, побежала, стараясь не упустить из виду вьющийся по ветру и стремительно удаляющийся клочок бумаги.

В этот самый момент какой-то нереальный, ужасающий скрип тормозов буквально разорвал всеприглушающее снежное полотно. По проезжей части улицы, загребая колесами, на бешеной скорости из-за поворота вылетела темная машина, которая внезапно вдруг взорвалась многочисленными красными огоньками. «Та-та-та-та-та-та» раздалось из машины, и вокруг меня все защелкало, зацокало, зазвенело, словно кто-то щедрой рукой метнул в стену дома целый град мелких камушков. А навстречу ей, на такой же бешеной скорости, неслась другая, на корпусе которой странным образом сами собой стали расцветать рваные, словно лепестки розы, дырки. И из нее тоже в белесоватую взвесь воздуха что-то глухо-ритмично затарахтело. Вслед за этим послышался скрежещущий звук оседающего и бьющегося большого стекла.