Приключения Тома Сойера - Марк Твен

Том попробовал обнять Бекки, но она его оттолкнула,повернулась лицом к стене и плакала не переставая. Том опять было сунулся к нейс утешениями и опять был отвергнут. Тогда в нем заговорила гордость, онотвернулся от Бекки и вышел из класса. Он долго стоял в нерешимости и тревоге,то и дело поглядывая на дверь, в надежде, что Бекки одумается и выйдет к нему.Но она все не шла. Тогда на сердце у Тома заскребли кошки, и он испугался, чтоего не простят. Ему пришлось вынести долгую борьбу с самим собой, чтобы сделатьпервый шаг, однако он решился на это и вошел в класс. Бекки все стояла в углу,лицом к стене, и всхлипывала. Том почувствовал угрызения совести. Он подошел кней и остановился, не зная, как приняться за дело. Потом нерешительно сказал:

– Бекки, я… я никого не люблю, кроме тебя.

Ответа не было – одни рыдания.

– Бекки, – умолял он. – Бекки, ну скажи хоть словечко. Опятьрыдания.

Том достал самую главную свою драгоценность – медную шишечкуот тагана, протянул ее Бекки через плечо, так, чтобы она видела, и сказал:

– Бекки, хочешь, возьми себе?

Она ударила Тома по руке, шишечка покатилась на пол. ТогдаТом твердыми шагами вышел из школы и отправился куда глаза глядят, чтобы в этотдень больше не возвращаться.

Скоро Бекки начала подозревать что-то недоброе. Онаподбежала к двери; Тома нигде не было видно; она побежала кругом дома во двор;его не было и там. Тогда она позвала:

– Том, вернись. Том!

Бекки прислушалась, но никто не откликнулся. Она осталасьбез товарища, совсем одна, в молчании и одиночестве. Она села и опятьзаплакала, упрекая себя; а в это время в школу уже начали собираться другиедети; ей пришлось затаить свое горе, унять свое страдающее сердце и нести крествесь этот долгий, скучный, тяжелый день, а кругом были одни чужие, и ей не скем было поделиться своим горем.

Том сначала сворачивал из переулка в переулок, все дальше идальше от той дороги, по которой обыкновенно ходили школьники, а потом унылопоплелся нога за ногу. Он два или три раза перешел вброд через маленький ручей,потому что среди мальчишек распространено поверье, будто это сбивает погоню соследа. Через полчаса он уже обогнул дом вдовы Дуглас на вершине Кардифскойгоры, откуда школа на дне долины едва виднелась. Он вошел в густой лес,напрямик, без дороги, забрался в самую чащу и уселся на мох под раскидистымдубом.

Не чувствовалось ни малейшего ветерка; от мертвящегополуденного зноя притихли даже птицы; природа покоилась в оцепенении, которогоне нарушал ни один звук; редко-редко долетал откуда-то издали стук дятла, но отэтого всеобъемлющая тишина и безлюдье чувствовались только еще сильнее. Душамальчика была полна тоской, и настроение соответствовало окружающей обстановке.Он долго сидел в раздумье, поставив локти на колени и опершись подбородком наруки. Ему казалось, что жизнь – это в лучшем случае неизбывное горе, и он дажепозавидовал Джимми Ходжесу, который недавно умер. Как хорошо, думалось ему,спокойно лежать и грезить, грезить без конца; и чтобы ветер шептался свершинами деревьев и ласково играл с травой и цветами на могиле; не о чем большегоревать и беспокоиться; и это уже навсегда. Если бы только в воскресной школеу него были хорошие отметки! Он бы с удовольствием умер, тогда, по крайнеймере, всему конец. Взять хоть эту девочку. Что он ей сделал? Ровно ничего. Оней только добра хотел, а она с ним – как с собакой, прямо как с самой последнейсобакой. Когда-нибудь она об этом пожалеет, да, может, уж поздно будет. Ах,если б можно было умереть – не навсегда, а на время!

Но молодое сердце упруго и не может долго оставаться сжатыми стесненным. Скоро Том начал как-то незаметно возвращаться к мыслям о земнойжизни. Что, если б взять да и убежать неизвестно куда? Что, если б уехать –далеко-далеко, в неведомые заморские страны, и больше никогда не возвращаться!Вот что бы она тогда запела! Ему в голову опять пришла мысль сделаться клоуном,но на этот раз она внушила только отвращение. Легкомыслие, шутки, пестрое трико– все это казалось оскорблением его душе, воспарившей в эмпиреи. Нет, лучше онпойдет на войну и вернется через много-много лет, весь изрубленный в боях,овеянный славой. Нет, еще лучше, он уйдет к индейцам, будет охотиться набуйволов, вступит на военную тропу, где-нибудь там, в горах или в девственныхпрериях Дальнего Запада, и когда-нибудь в будущем вернется великим вождем, весьутыканный орлиными перьями, страшно размалеванный, и в какое-нибудь мирноелетнее утро ворвется в воскресную школу с диким военным кличем, от которогокровь стынет в жилах, так что у всех его товарищей глаза лопнут от зависти.Впрочем, нет, найдется кое-что и почище. Он сделается пиратом! Вот именно!Теперь будущее стало ему ясно; оно развернулось перед ним, сияя ослепительнымблеском. Его имя прогремит на весь мир и заставит людей трепетать! Он будет сославой носиться по бурным морям и океанам на своем длинном, узком черномкорабле под названием «Дух бури», и наводящий ужас черный флаг будетразвеваться на носу! И вот, в зените своей славы, он вдруг появится в родномгороде и войдет в церковь, загорелый и обветренный, в черном бархатном камзолеи штанах, в больших сапогах с отворотами, с алым шарфом на шее, с пистолетамиза поясом и ржавым от крови тесаком на перевязи, в шляпе с развевающимисяперьями, под развернутым черным флагом с черепом и перекрещенными костями, – и,замирая от восторга, услышит шепот: «Это знаменитый пират Том Сойер! ЧерныйМститель Испанских морей! « Да, решено; он избрал свой жизненный путь. Он бежитиз дому и начнет новую жизнь. Завтра же утром. Значит, готовиться надо ужесейчас. Надо собрать все свое имущество. Он подошел к гнилому стволу, которыйлежал поблизости, и ножиком начал копать под ним землю. Скоро ножик ударился одерево, и по стуку слышно было, что там пустота. Том запустил руку в яму инараспев произнес такой заговор:

– Чего тут не было, пускай появится! Что тут лежало, пускайостанется.

Потом он разгреб землю руками: показалась сосновая щепка. Онее вытащил, и открылся уютный маленький тайник, где дно я стенки были сделаныиз щепок. Там лежал один шарик. Удивлению Тома не было границ! Он растеряннопочесал затылок и сказал:

– Ну, это уж совсем никуда не годится!