Одна медицина. Как понимание жизни животных помогает лечить человеческие заболевания - Мэтт Морган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако на этом работа доктора Хью-Джонса не закончилась. Закрепив мягкие трубки в ноздрях жирафов и верблюдов и поочередно зажимая их пальцами, исследователь описал, как по ним проходит воздух.
Жирафы делают очень глубокие и медленные вдохи, чтобы преодолеть мертвое пространство в чрезвычайно длинной и узкой трахее. В состоянии покоя ток воздуха в трубках плавный и ровный, словно струйка, вытекающая из наполовину открытого крана. При учащенном дыхании из‑за малого внутреннего диаметра трахеи воздушный поток становится грубым и турбулентным, как хлещущая под напором вода. Вот почему жирафу пришлось замедлиться: воздушный поток в его дыхательных путях стал турбулентным.
Спустя сорок лет после того, как доктор Хью-Джонс измерил трахею жирафа, полученные им знания помогли облегчить дыхательную недостаточность Ифана. Сначала мы удалили все пластиковые детали, соединяющие легкие Ифана с аппаратом ИВЛ. Это кусочки мертвого пространства, которые не участвуют в газообмене и снижают эффективность каждого вдоха. Таким образом удалось увеличить объем и сократить число вдохов в минуту. Теперь Ифан дышал медленно и глубоко, как жираф, и мог дальше убегать от погони. Нападение, совершенное несколько дней назад, продолжало убивать его мозг.
Глава 5
Ответы у нас под носом
Я ненавижу летать, но люблю путешествовать. Не колеблясь я пошел на эту жертву, лишь бы сменить унылое октябрьское небо Англии на медовый балийский закат. Меня попросили рассказать об этой книге на крупнейшем фестивале слов и идей в Юго-Восточной Азии – Фестивале писателей и читателей в Убуде. Темой того года была карма. Мне потребовалось около шести секунд, чтобы набрать на клавиатуре одиннадцать символов: «Я выступлю!» Некоторые решения даются нам легко. Но во время 16‑часового перелета я столкнулся с гораздо более сложной дилеммой, повлиявшей на всю мою оставшуюся жизнь.
– Курица или вегетарианское блюдо, сэр? – уточнила бортпроводница.
Последовала неловкая пауза. Кажется, я обдумывал ответ целую вечность. Мне нужно было что‑то выбрать.
Полет через экватор переворачивает ваш мир с ног на голову. Глядя в иллюминатор, я зачарованно наблюдал за отражением лунного света на земле. То же свечение я видел и дома, но совершенно иное. Полумесяц в небе был нарисован слева направо, словно широкая улыбка, а не сверху вниз, как я привык. Персидский залив усеивали ряды нефтяных вышек – морских церквей, воспевавших черную маслянистую магию.
Время. Шло. Медленно. Все вокруг отсчитывало минуты: скучный фильм, плачущий ребенок, набухающие мешки у меня под глазами.
– Простите, сэр, курица или вегетарианское блюдо?
Мой разум беспомощно переметнулся к эссе, написанному еще в медицинской школе двадцать лет назад: «Вегетарианец‑вивисектор: могут ли вегетарианцы проводить эксперименты на животных?» Вернувшись домой, я откопал свою пожелтевшую диссертацию, ее последний абзац гласил: «Я убежден, что вегетарианство является моральным обязательством большинства людей. Такая точка зрения дискутабельна в случаях, когда речь идет о спасении человеческой жизни и использование животных не имеет альтернативы. Таким образом, я либо должен принять вегетарианский образ жизни, либо смириться с нравственным лицемерием. Боюсь, мне все же предстоит стать вегетарианцем, вопреки моим гастрономическим предпочтениям».
На протяжении двух десятков лет я оставался нравственным лицемером. Стюардесса все еще ждала моего ответа. Ее это явно не радовало.
– Курица? – спросила она твердо.
Мне казалось странным лететь на другой конец света, чтобы вещать о великолепии животных, плотно ими же пообедав.
– Вегетарианское блюдо, пожалуйста.
Подумаешь, какие‑то двадцать лет.
А потом наступило утро. Бледное, полупрозрачное. Я покосился на иллюминатор. Мы спускались к беспокойным морским волнам. Наушники убраны, паспорт наготове, зубы почищены, но во рту все еще неприятный привкус. И дело было не в курице, застрявшей в зубах.
Вскоре я растянулся на гостиничной кровати. Я чувствовал себя раненой птицей. Тогда я еще не знал, что завтрашний день будет куда хуже. Завтра я подвергнусь жестокому нападению животного. Вряд ли в том стечении обстоятельств была виновата карма. Но это крошечное животное научит меня, как ухаживать за такими пациентами, как Ифан, который все еще находился в больнице в критическом состоянии.
В прошлой главе мы оставили молодого Ифана бороться с последствиями тяжелой черепно‑мозговой травмы, которую он получил в результате нападения. Нам сильно помог жираф, показав, как справляться с дыхательной недостаточностью с помощью длинных, медленных и глубоких вдохов посредством аппарата ИВЛ. Много дней спустя в дверь постучалась другая проблема: на этот раз у Ифана развилась тяжелая инфекция.
Лечение тяжелобольных пациентов часто требует введения в кровеносные сосуды пластиковых трубок. Порой я чувствую себя сантехником, правда, любые протечки связаны с густой красной эссенцией жизни. К сожалению, кровь – это идеальная среда для размножения микроорганизмов.
Хотя Ифан в целом был здоровым парнем, его нестабильное состояние ослабило иммунную систему. Возбудители могли проникнуть в его тело через легкие, установленные нами трубки или открытую рану, оставшуюся после операции на мозге. Поглощая питательные вещества, содержащиеся в крови, микроорганизмы размножались, размножались и размножались. Они реплицировались в геометрической прогрессии, и каждое новое поколение было в два раза многочисленнее предыдущего. Одна бактерия способна произвести 1,5 миллиона новых особей всего за восемь часов. При условии неограниченных ресурсов уже через неделю в организме будет больше бактерий, чем звезд во вселенной.
Неудивительно, почему обессиленному телу Ифана так трудно было побороть инфекцию. Кожа его пылала, сердце бешено колотилось, органы начали отказывать. Несмотря на сильнейшие антибиотики, состояние пациента ухудшалось. Теперь нас беспокоил не его мозг, а все остальное. В одну из особенно плохих ночей, примчавшись в отделение при свете луны, мы были вынуждены сообщить родителям Ифана, что жизнь их сына висит на волоске. Мы не знали, что еще предпринять. Зато знал крошечный муравей.
Мой первый день на Бали прошел в мутном тумане джетлага и попытках приспособиться к новому часовому поясу. Из‑за жары хлопковая рубашка нещадно липла к спине. Я выпил стаканчик апельсинового сока размером с наперсток и направился в гостиничный буфет еще за одним.
Убуд – культурный центр Бали, гостеприимный, яркий, живой и цветущий город с населением 100 тысяч человек. Пока я шел по пыльным мощеным улицам к гостинице, мимо меня, словно осы, проносились мопеды. Жужжание двигателей вторило многоголосому сонму птиц, кур и людей, чьи голоса сливались в беспорядочный хор обыденной жизни.
После долгого перелета мои стареющие кости ныли,
