Око за око - Марина Александрова

Некоторое время оба друга провели в тишине: нелегко давались Евсееву эти воспоминания, а Отрепьев все еще находился под впечатлением услышанного, однако Гришка первым нарушил затянувшееся молчание:

— Так значит, ты не прочь покинуть войско?

— Нет. Да только что на что менять?

— Ну это ты зря, — не согласился Отрепьев.

— А ты можешь предложить что-то получше? Так почему же ты здесь оказался, да еще говоришь, что по доброй воле?

Отрепьев понял, на что намекал Ярослав: откровенность за откровенность, и теперь настала его пора открыть другу свою тайну.

— Знаешь, Ярыш, — начал свой рассказ Григорий, — ко мне судьба была не так благосклонна: ведь мне даже в детстве не довелось повидать ничего хорошего…

И теперь уже Ярослав, затаив дыхание, слушал неспешный рассказ товарища.

С его слов Евсеев узнал, что судьба тоже немало потрепала друга. Родился он в Москве в семье боярина Богдана Отрепьева, и назвали его тогда Юрием. Отца помнил плохо — Гришке и семи лет не было, как Богдана зарезал пьяный литвин. Жили они с матерью довольно бедно, и Гришка очень рано от нее ушел. Служил он сначала в доме Романовых, потом у князя Бориса Черкасского…

Хотя Отрепьев и не сказал этого, но Ярослав без труда догадался, что служба в знатных домах сильно повлияла на весь характер Гришки: насмотревшись на первых вельмож государства, полюбил он роскошь, их окружавшую, и стал досадовать на свою бедность.

С тех пор намерение разбогатеть, столь же твердое, как и стремление Ярослава отомстить за причиненную боль, завладело всем существом Григория, и после этого где он только ни был, чего только ни повидал, стремясь во что бы то ни стало осуществить свое тайное желание.

Не сказав ни слова ни матери, ни деду, он исчез, и, как выяснилось через несколько месяцев, он постригся в монахи, назван Григорием, и живет в суздальском Ефимьевском монастыре. Затем перебрался в Галицкую обитель Иоанна Предтечи, после в другие и, наконец, остановился в Чудове монастыре, в кельи у своего деда.

У старца радостно защемило сердце при виде того, как некогда дерзкий мальчонка превратился в скромного монаха, и вскоре благодаря деду Григорий стал известен самому патриарху Иову. Очень скоро Иов посвятил Григория в дьяконы и взял к себе для переписки и книжного дела, ведь Григорий хорошо умел не только списывать, но и даже сочинять каноны святым, причем даже лучше многих книжников.

Сделавшись почти необходимым патриарху, он часто ездил с ним во дворец, увидел царское величие и пышность и пленился ими еще больше. Любопытный по своей натуре, он с жадностью слушал речи разумных людей, в особенности когда в искренних, тайных беседах произносилось имя царевича Дмитрия, и в душе решительного Григория зародилась дерзкая мысль…

— Знаешь, Ярыш, — обратился Григорий к Евсееву, — есть у меня одна задумка, и если не хочешь ты всю жизнь в седле провести да горилку пить, если по нраву тебе отчаянные поступки, ты меня поддержишь.

Опять давили на больную мозоль Ярослава, опять сомневались в его способностях, и что бы сейчас ни предложил Отрепьев, Ярыш заранее на все был согласен.

— Давно не дает мне покоя одна шальная мысль, — все больше и больше заинтересовывал Ярослава Григорий. — Ты ведь жил в Угличе и тебе известно, что не своей смертью умер юный царевич Дмитрий. Сам видел, сколько людей, виновных и безвинных, пострадало от руки Годунова, лишь бы только закрыть людям рот, лишь бы только всей России было невдомек, что же случилось на самом деле…

Широко раскрытыми глазами смотрел Ярослав на своего друга — правду говорил Отрепьев, да только зная, что произошло, молчал целый город… Откуда же Гришке все так хорошо известно?

— …Сдается мне, — продолжал Григорий, — народ с радостью примет весть о том, что чудесным образом царевич спасся. Ведь все, кроме угличан, так и верят придуманной Борисом истории. А раз так, почему бы не выдать себя за покойного царевича?

Даже отчаянный Ярослав не ожидал такого поворота — на самом деле мысль была дерзкой!

— Да кто поверит-то? — с сомнением спросил Ярослав.

— А почему не поверить? Народ хочет верить в им же придуманные сказки. Что ни говори, но на престоле вовсе не законный наследник, и его появление снимет камень с души у тысяч россиян. В конце концов, раз законного царя все равно убили, какая разница между мной и Годуновым?

«Действительно, какая разница?» — подумал Ярослав. На этот раз возразить ему было нечего.

— Только как же ты решил провернуть это дело? — поняв, что в словах товарища на самом деле что-то есть, спросил Ярослав.

— А ты думаешь, я в казаках оказался, потому что мне надоело святых славить? Да я у Иова в дьяконах как у Христа за пазухой был! Для того я сейчас, Ярыш, дрянь эту пью, — указывая на горилку, продолжал Гришка, наливая еще по одной, — да на шкурах сплю, чтобы потом все эти люди, с которыми мы бок о бок жизнью рискуем, знали меня и ценили, и чтобы завтра они поверили моим словам, так, как поверили уже многие.

Уже достаточно разгоряченный зельем Ярослав, словно пристыженный, уже без удивления слушал пламенные речи Григория.

— Хочешь сказать, что ты уже кому-то раскрыл свою «тайну»? Да и пойдут ли за тобой казаки? Они — народ своенравный, если что им не по нраву окажется, тут их никак не переубедить, ничего не поделаешь… — засыпал Евсеев своего собеседника вопросами.

— Ярыш, я ведь тебе не пустое предлагаю. Слухами земля уже полнится, и, признаюсь тебе, — склонив голову к уху Ярослава, шепотом продолжал Григорий, — это тоже моих рук дело. В Киеве давно поговаривают, что царевич жив, и к тому моменту, когда я объявлюсь, долго ждавший народ поверит чему угодно…

На миг в хибарке воцарилось молчание: Григорий, как показалось Евсееву, уже представлял себя царем, а Ярослав обдумывал сказанное Отрепьевым…

— Да и дело не только в народе, — вновь заговорил Гришка. — Есть еще люди, которые пусть и не поверят в то, что я законный наследник, но поддержат меня.

И заметив недоуменный взгляд Ярослава, Отрепьев объяснил:

— Польский король самому черту на престол поможет сесть, если он в этом какую выгоду почует. И, уж поверь мне, он непременно ее почует, стоит только пообещать…

Мало кто мог похвастаться такой же дерзостью, как Ярослав, но на этот раз ему пришлось признать, что Гришка его переплюнул: даже в те времена, когда его отцу в ножки кланялся чуть ли не весь Углич, у боярского сына никогда и в мыслях такого не было, что можно так запросто беседовать с королем, хотя бы и польским.

— Сдается мне, Гришка, что нас с тобой и на порог к Сигизмунду не пустят, а ты ему еще и обещать что-то собрался! — задетый самоуверенностью Отрепьева, возмущенно возразил Ярослав.

— Знаешь, Ярыш, — не обращая внимания на тон Ярослава, грустно ответил Гришка, — когда мы с матерью один кусок хлеба на двоих делили, я даже не мечтал, что с самим патриархом во дворец ездить буду. — А впрочем, старшина, — тряхнув головой, словно отмахиваясь от нахлынувших воспоминаний, продолжил Отрепьев, — я ни на чем не настаиваю. Подумай хорошенько над моими словами. А как только позволят дороги, с тобой или без тебя, я покину войско.