Теория описавшегося мальчика - Дмитрий Липскеров

— Значит, — мыслил подполковник Ласкин, — прямых доказательств, что этот первобытный убивал, нет?

— Нет, — вдруг ответил старшина Халилов. — Ни одного!

— Во-о-от! — протянул хирург. — А вы его — на смерть.

— Так когда наших стреляют, никто доказательств не ищет!

— Тоже правильно, — согласился старший офицер.

Подполковника Ласкина вдруг потревожил желудок. Слегка резануло в кишочках наискосок. Он знал, что за этим последует, а потому ему стало совсем все равно, что сотворят с этим черномазым пацаненком. Мало ли их было в жизни каждого интернационалиста! А здесь надо успеть к офицерскому клозету. Чертова баранина! Вечно переложат специй! Как нарочно ждут, чтобы он опозорился!

Заложив руки за спину, подполковник медицинской службы Ласкин отбыл от хозяйственных построек прочь, шлепая фланелевыми туфлями по пищевым отходам. Двигался он одновременно быстро, но и не столь резво, чтобы не показалось, что он бежит. Конечно, солдаты знали о слабости желудка хирурга и похохатывали ему вослед.

— Об стену! — вновь предложил кто-то, когда спина подполковника исчезла в офицерской палатке.

— Чего змею переводить, — согласился кто-то.

— Об стену.

— Об стену…

На том и порешили.

Старшина Халилов был вынужден прислушаться к большинству и лишь исполнять отказался:

— Я сам мусульманин!

— Мы и тебя скоро, — сострил кто-то.

Взялись Сергей Палыч да молодой какой-то — рыжий, как ржавая труба, — чтобы авторитет заработать. Отстегнули ногу Ислама от цепи, подняли мальчишку за кисти и ступни и стали раскачивать, дабы на счет «три» синхронно шмякнуть пацана о кирпичную стену хозблока.

— Раз… — считали хором.

— Два…

В мозгу Ислама словно разморозилось что-то. Он ощутил, что его качают, а носом почуял предвестников смерти.

Нет медведей! — закричал он про себя. — Вообще нет!!!

На счет «три» его маленькое хрупкое тело встретилось с кирпичной кладкой. Он не умер сразу. Его подняли и ударили уже головой.

Нет медведей!!!

Ислам лежал, привязанный цепью за лодыжку.

Он понимал, что его, как и деда, собираются убить. А потом опять пришел толстый дядька в белых ботинках и принялся разговаривать с остальными.

Подполковник Ласкин сегодня совершил подвиг. Он отказался на обед от баранины, чувствуя своим большим носом запах мяса, обильно сдобренного специями.

«Обосрусь, — подумал. — Как пить дать обосрусь!» — и воздержался от барана, удовлетворившись курицей.

Подполковнику было все равно, что сотворят с мальчишкой-снайпером, на душе, как всегда, скучно, а потому он проводил время с составом группы разведчиков.

— И что будете с ним делать? — поинтересовался.

— Деда его гюрзой куснули! Круто мучился!

— Повторяться будете?

— Пулю, — Халилов.

— Об стену? — кто-то.

— Ну-ну, — покачал головой хирург. — Ну-ну…

Ему не пристало присутствовать при расправе, а потому он развернулся почти по-молодечески на каблуках, собрался уже идти под покров тени, к чаю, накрытому старшей медсестрой Легковеровой, как вдруг услышал невозможное:

— ! הדוד,יציל אותי

[1]

У подполковника чуть было сердце не остановилось. Он автоматически переспросил:

— ?מה זה

[2]

И вновь услышал:

— ! הדוד,יציל אותי

А Ислама уже раскачивали за руки и за ноги, примеряясь к стене.

— Стоять! — заорал Ласкин. — Запрещаю!!! Приказываю!..

Ислама от неожиданности даже уронили на песок. Никто и никогда не слышал от хирурга такого истерического крика. Подполковник бросился к лежащему мальчику, встал перед ним на колени и что-то зашептал ему в грязное ухо. Мальчик отвечал запекшимися губами тихо, а на пухлом лице подполковника Ласкина словно солнце всходило.

— Разойдись! — заорал он вновь и опять зашептал малышу что-то ласковое.

Товарищи военные были недовольны.

— Как это — разойдись?! — сдвинул брови капитан со шрамом. Он то и дело промакивал слезу в углу глаза мизинцем, а шрам его побагровел до цвета заката. — Наш трофей! — настаивал.

И другие поддержали капитана:

— Об стену!

— Об стену, об стену!

Кто-то спросил у старшины, что сказал мальчишка революционного, но Халилов лишь пожал плечами:

— Не знаю этого языка. Не похож на арабские.

— Товарищ подполковник, — грозно придвигался Сергей Палыч к Ласкину, — отдайте мальчика!

И тут грузный хирург неожиданно подскочил с корточек, да так ловко, будто теннисный мячик отскочил, и заговорил со всей злостью прямо в косорылое лицо капитана:

— Я тебе дам — ваш мальчик! Вы в какой армии служите?! Позорить Советскую армию убийством ребенка!!! Все партбилеты на стол положите! Ишь, об стену! Да я тут же рапорт! А тебе, Сергей Палыч, в следующий раз прямую кишку к роже пришью! Срать ртом станешь!

Военные, потрясенные переменой, произошедшей с обычно вялым хирургом Ласкиным, дали задний ход. Да и партбилеты ценили. Но самое главное — абсолютно все боялись, что случись с ними, не дай бог, в бою какое увечье, то из-за этого случая с пацаном не расстарается хирург на все сто. Не стоило того.

И зашептали:

— А чё, в самом деле…

— На хер нужен этот пацан!

— Чего стену марать…

Старшина Халилов вслух поблагодарил Всевышнего и первым пошел в столовую. За ним потянулись и остальные воины-интернационалисты.

И лишь капитан Сергей Палыч, плача одним глазом, был зол на подполковника. Они остались один на один, не считая Ислама, лежащего на руках хирурга, как младенец на груди у Богородицы.

— Ты чего, Диоген! — просипел капитан. — Край земли потерял?! Крылья, что ли, выросли!

— Тихо, — попросил подполковник шепотом. При этом он улыбался нежно, как святой на иконе. — Не шуми, Сережа! Я мальчика себе возьму.

— Как это — себе? — не понял капитан.

— А так… Усыновлю.

Косоротый капитан был уверен, что хирург стал жертвой солнечного удара. Или его тоже гюрза за пятку куснула.