Комната страха - Вадим Левенталь

Горели хоры с северной стороны и часть трансепта: леса казались раскаленным докрасна металлом, хрустели колонны трифория, стропила, рассыпая целые облака искр, падали с высоты на тяжелые скамьи, разламывая их, как прутики, дым ураганом уносился куда-то вверх и оттуда стекал по стенам, за окнами, было видно (они светились, хоть и не как днем, но всё же ярко, только другим, зловещим и грязным светом), полыхало еще хлеще; из оцепенения меня вывел взрыв лопающегося стекла – водопадом рухнул в пламя витраж – ангел, встречающий Марию у пустого гроба, – причем я почему-то почувствовал злорадство, вспомнив, как в прошлом году епископ всем уши прожужжал о щедрости графа.

Путь к двери, через которую я пробрался в Собор, был отрезан, и я рванул к западному порталу – а что мне было еще делать? Я бежал, утопая в плотном дымном киселе, чувствуя, как дым начинает забираться мне в нос и в рот. Больше всего я боялся споткнуться и упасть, и все-таки не мог заставить себя бежать помедленнее. Створки ворот вырастали надо мной, как грозовая туча, – я бежал к ним, слыша, как с той стороны бьют чем-то тяжелым, еще не зная, что буду делать, когда добегу, бежал, беспомощно выставив руки перед собой.

Что было дальше, я помню смутно. Я добежал до двери, навалился почему-то всем телом на засов, в тот же момент снаружи раздался удар, засов с хлестким звуком треснул пополам, створки распахнулись и одной из них меня отнесло в сторону, в тень, а внутрь Собора ввалилась толпа с огромным бревном-тараном: бревно увлекло их вперед, причем тех, кто был впереди, оно прижало к полу, и от боли люди истошно заорали. Впрочем, может быть, и не было никакого звука удара снаружи.

В людской суете – кто-то поднимал бревно, кто-то тянул людей из-под него, кто-то кричал «воды! воды!», люди бросались в клокочущее дымное жерло притвора и отпрыгивали обратно, слышны были повелительные окрики, но понять, что именно приказывалось, было невозможно – я на четвереньках выполз на паперть и стал жадно глотать свежий, влажный от моросящего дождя воздух.

Стоило мне сделать три вдоха полной грудью, меня догнало понимание того, что я остался жив – выжил, хотя еще несколько минут назад не дал бы за собственную жизнь ни гроша. Слёзы хлынули из моих глаз: я понял, что плакал всё это время – от дыма, – но теперь – с новой силой – это были слёзы восторга и торжества. Тут же я сжал в ладони карман, полный цветных камней: сознание выигранной битвы душило меня, мне хотелось прыгать, кричать, хохотать и трясти людей за руки, – но я просто, глупо улыбаясь, поднял голову. В толпе – множество людей нервно бегали по площади, кто-то бежал к Собору, другие бежали от него, кто-то нес воду, вельможи гарцевали на лошадях и стегали простолюдинов, солдаты кричали, пытаясь организовать полубезумный людской рой, мелькали лопаты, вёдра, искаженные лица, лошадиные крупы, палки, охваченный пламенем Собор выл, всё это сливалось в апокалипсическую картину, как будто Страшный суд уже случился, и это не солдаты графа, а черти палками гнали воскресшие души в адову пропасть, однако чуть поодаль, у края площади, еще бо́льшая толпа просто стояла и неподвижно, разинув рты, глядела на Собор и суету вокруг него, – и вот там, в этой как будто неестественно спокойной толпе, я увидел ее. Она стояла и смотрела прямо на меня.

Я поднялся с коленей, отряхнулся, я был – взгляда мельком было достаточно, чтобы понять это, – весь продымленный, как копченая селедка, но, плюнув на это, я двинулся к ней – сначала пошел, а потом, поняв, что только так можно тут не выделяться, побежал. Я встал рядом с ней: она смотрела на горящий Собор, а я смотрел на нее. Сейчас я могу пальцем в воздухе очертить профиль ее лица: прямой высокий лоб, небольшой ровный нос, взлет верхней губы и горделивый переход нижней в узкий подбородок, – всё это я воспроизвожу безошибочно, так хорошо я помню тот момент. Я спросил ее:

– Ты ждала меня?

И она, повернув ко мне лицо, сказала:

– Ждала.

Тогда я украдкой, чтобы никто не видел, показал ей свою добычу. Она скосила взгляд вниз, улыбнулась и, смотря мне прямо в глаза, запустила ладонь в мой грязный карман. Я оцепенел; она еще не смотрела на меня так, и больше всего в тот момент я боялся, как бы она не поцеловала меня.

Через мгновение она вынула руку. Я опустил взгляд вниз: на ладони у нее лежал – и казался в отсветах пламени живым – маленький темно-красный, почти коричневый бугристый камешек. Ее улыбка стала как будто немного лукавой, она сжала ладонь, простым движением, как будто это был хлебный мякиш, отправила камень в рот и всё с такой же улыбкой, без видимых усилий проглотила его.

В одно мгновение я почувствовал, как навалилась на меня вдруг нечеловеческая, как будто за все эти недели, усталость – я весь обмяк, я еле стоял, в голове шумело, я с трудом отдавал себе отчет, что происходит вокруг меня. Главное, на чем я был сосредоточен, – лишь бы не свалиться на землю. Она продолжала смотреть на меня, в глазах ее горело отражение Собора, а волосы были зеленые, как речная тина. Она прижалась ко мне всем телом, приникла губами к моему уху и шепнула:

– Подожди здесь, – и скользнула вглубь толпы.

Было темно, отсветы и тени плясали на лицах и фигурах людей, причудливо искажая их, к тому же толпа, которая издалека казалась неподвижной, на самом деле шевелилась, текла, качалась, – так что я вовсе не уверен в том, что действительно видел, как от Регины осталась вдруг короткая тень, и эта тень порхнула куда-то вверх и в сторону. Я остался ждать, как она и сказала мне.

Ждал я недолго: стоило мне повернуться обратно к Собору, как я почувствовал на своем плече тяжелую ладонь, и голос Мартина захрипел мне в ухо:

– А, ты здесь! – От него разило многодневным запоем. – Молодец! Красотища, правда?

Я посмотрел в его глаза: хотя он, конечно, был пьян, но эйфория и сдержанное торжество сильно трезвили его, он балансировал на высшей точке опьянения, оставаясь в сознании только благодаря тому мощному напряжению души, которое испытывал. Напряжение это искало выхода и снаружи тела – он сжал меня так, что у меня хрустнули кости, – впрочем, не держи он меня, я, вероятно, упал бы.

– Гляди, суконщик! Гляди повнимательнее, ты никогда больше не увидишь подобного великолепия! Сотни людей, десятки лет и целые сундуки золота, красота и строгость – всё ради одной этой ночи, понимаешь ты меня, а, дьявол тебя ети! Ради этого стоит строить, суконщик!

Он хрипел, махал рукой в сторону Собора – северный портал полыхал уже целиком, огонь поднимался до неба, освещая, казалось, полгорода, – у меня перед глазами всё плыло, и я не заметил, в какой момент это началось, то есть когда я это заметил, всё уже происходило: на меня показывали пальцами, неразборчиво кричали, люди медленно отходили от меня, крестились, другие валились на колени и отползали, скребя пальцами по земле, всё больше взглядов устремлялось на меня, Мартин с изменившимся трусливым лицом пятился в темноту, я посмотрел вниз – из моего кармана – видно, пьяница-цементщик так по-медвежьи яростно сжимал меня, что разошлась и поехала предательница-ткань, – из моего кармана один за другим, то струйкой, то капельками, вытекали на каменную мостовую цветные – желтые, зеленые и так далее – искорки.