Большая книга о разбойнике Грабше - Гудрун Паузеванг

— У меня плохое предчувствие, Ромуальд, — вздохнула Олли. — Что я буду делать, если ты не вернешься?

— Ты же знаешь, меня еще ни разу не поймала полиция, — ответил он.

Он не стал снимать мешок, закрывавший вход, — сунул в карман фонарик и оба пистолета и вышел в лес.

— Там же снег! — напомнила Олли. — Тебя найдут по следам.

— Уже теплеет, неужели не чувствуешь? — ответил он снаружи. — Пока пройду лесом, все растает.

С этими словами Грабш и отправился. В пути он часто останавливался и отдыхал и наконец дошел до опушки. Ветер сменился на северный, похолодало. Снег и не думал таять.

До аптеки разбойник добрался к полуночи, выбиваясь из сил. Ему повезло. Аптекарь не запер черный ход. Незачем было — до сих пор Грабш ни разу не грабил аптеку. А других разбойников и воров в Чихенбургской округе не было. Он осветил фонариком все ящики, шкафчики и полки. Все они были аккуратно подписаны. Но Грабшу это не помогло: цифры-то он знал, а вот буквы читать не умел. Он же никогда не ходил в школу. Ни его родители, ни бабушки с дедушками не учились читать и писать.

Ничего не поделаешь: надо было будить аптекаря. С фонариком в одной руке и с пистолетом — в другой разбойник поднялся по лестнице и поискал господина Эдуарда Пигулку-Лекарского. Первая дверь вела в ванную, потом он ткнулся в чулан, но в конце концов Грабш нашел спальню, щелкнул верхним светом, рявкнул «Руки вверх!» и согнал аптекаря с женой на первый этаж.

— Лекарственный сбор «Доктор Шнуффель»! — приказал он.

— Эдуард, отдай, что он хочет, — испугалась фрау Пигулка-Лекарская, — а то он, чего доброго, нас убьет.

Аптекарь трясущимися руками надел на нос очки, выдвинул ящик с коробочками и достал упаковку чая «Доктор Шнуффель». Грабш сунул ее в карман, загнал Лекарских обратно в спальню и вышел на улицу. От слабости у него дрожали колени, и на обратном пути он завернул в «Золотого кабана» подкрепиться. Вломившись в кладовку, он снял с крючка три круга колбасы, повесил их на шею и потопал дальше.

А полиция уже неслась по улицам Чихенау, и сирена перебудила весь город. Жители испуганно выглядывали из окон и перешептывались: «В городе бродит Грабш».

Сапоги Грабша сорок девятого размера выдавали его с головой. Полицейские нагнали его на опушке. Метким выстрелом он сбрил усы капитану Фолькеру Штольценбруку. Но, когда он из последних сил схватил двоих полицейских за шкирку и стукнул лбами, третий подкрался сзади, потянул за круг колбасы и чуть не задушил разбойника. Задыхаясь, тот упал на колени. Полицейским удалось одолеть и связать его. С победными криками его отвезли обратно в город и посадили в тюрьму при полицейском участке. Чай, колбаса и сапоги были изъяты при аресте.

— Ах вы подлец! — брызгая слюной, кипятился капитан Штольценбрук с пластырем на верхней губе, — вот я вам покажу, как отбирать у моей жены шубу, у меня — сапоги, а главное — как наносить мне телесные повреждения!

— Олли! — до утра ревел Грабш, тряся решетку на окошке. — Олли, моя Олли!

Слышно было по всему городу.

На следующий день в округе устроили праздник и жителям наливали бесплатное пиво. Полицейскому, задержавшему разбойника колбасой, вручили орден под звуки гимна Чихенбургской округи в исполнении городского духового оркестра.

А через несколько дней в Чихенау состоялось большое судебное заседание.

Народу набилось — яблоку негде упасть. Посмотреть хотели все жители города. Больше часа судья зачитывал все злодейства разбойника. А когда он строго спросил:

— Признаете, что все это совершили вы, Ромуальд Грабш? — разбойник нетерпеливо ответил:

— Черт побери, ну конечно, кто же еще?

Приговор гласил — двенадцать лет тюрьмы. Все аплодировали судье и одобрительно свистели.

— Погодите у меня, — крикнул Грабш, — вот силы вернутся, я вам покажу. Если бы не подвели проклятые мухоморы, не видать вам меня как своих ушей!

— Ясно, — сказал капитан Штольценбрук, — значит, позаботимся о том, чтобы силы к вам не вернулись. Посадите его на хлеб и на воду.

На одном хлебе и воде никому еще не удавалось окрепнуть. И Грабш не исключение. Он ходил по камере туда и сюда, как тигр в клетке. Он снова разговаривал сам с собой. Он даже говорил с мухоморами:

— Если бы я не ел вас, красные твари, я бы так не ослаб! И разнес бы камеру в щепочки, что это у них за тюрьма? Курам на смех!

Тюрьма действительно была ветхой пристройкой к полицейскому участку, от которого она оттопыривалась, как задний карман на рюкзаке. В ней была одна-единственная камера. Некого было сажать в тюрьму в Чихенбургской округе, кроме Ромуальда Грабша.

Он разговаривал и с носками, которые связала Олли. Иногда он снимал их, прижимал к щекам и называл «любименькие». Но чаще всего он разговаривал с Олли.

— Держись! — говорил он, поднимаясь на цыпочки и высматривая в окошке белеющий вдалеке его заснеженный Воронов лес. — Держись, Олли, и смотри у меня — выздоравливай, хоть и без «Доктора Шнуффеля». Гадюки его у меня отобрали. Но я только поджидаю случая, чтобы сбежать. Я вернусь. Кутайся потеплей и не падай духом.

А как же Олли? Да, она выздоровела и без «Доктора Шнуффеля» и знала, что приключилось с ее Ромуальдом. Это передавали в новостях. С тех пор она целыми днями не выключала радио, надеялась, что сообщат о побеге. Потому что она была уверена: Грабш воспользуется любой лазейкой, чтобы сбежать. Но через две недели в приемнике сели батарейки, и теперь она слушала только, как шумит лес и как потрескивает огонь. Слух у нее обострился. Она замечала каждый шорох в пещере и каждый раз надеялась, что это Грабш. Иногда, в безветренные дни, она выходила из пещеры размять ноги и повторяла: «Не бойся за меня, Ромуальд. Я справлюсь и одна. Я не вернусь к тете Хильде. Не дождется она. Впрочем, она и не захочет со мной иметь дела. Потерпи! Ты выберешься на свободу. Во всяком случае, мы с тобой можем положиться друг на друга, правда?»

Она все полнела и полнела, и ей даже показалось, что в животе у нее что-то шевелится. Сначала она испугалась паразитов, которых видела в тетином справочнике. Но потом, когда она колола орехи, ей пришла в голову другая мысль.