Wabi Sabi. Японские секреты истинного счастья в неидеальном мире - Бет Кемптон

Я осторожно шагаю вперед в своих носках, следую за буддистским монахом в самуэ (храмовая рабочая одежда) и маленькой шапочке. Это монах из Дзуйхо. Он обладает огромной мудростью – и множеством свитков с историями. Мне кажется, что я задаю слишком много вопросов в этом тихом месте, но он настолько удивителен, что не могу сдержаться. Я заказала чайную церемонию в Тайяне, копии оригинального чайного домика Сэн-но Рикю, построенной в честь четырехсотлетия со дня его смерти. Мы на мгновение останавливаемся, чтобы с деревянной веранды полюбоваться простым садом камней. Монах замечает за углом еще двух посетителей храма.

Первый – элегантный молодой человек в красивой одежде, но с усталым взглядом. Он несет сумку серебристого цвета: явно прибыл сюда из сверкающего огнями и бурлящего страстями мира Токио. Скоростной поезд за несколько часов доставил его в Киото, в этот тихий храм. Он кажется дезориентированным. Монах подходит, чтобы поговорить с ним.

– О, ты приехал из Гиндзы? – на удивление фамильярно спрашивает он.

– Нет, из Акасаки, – бормочет молодой человек с красными глазами, посматривая на подружку, словно ища подтверждения. Она тоже кажется мне усталой.

– Кем ты работаешь? – спрашивает монах.

– Я занимаюсь коммерческими коммуникациями, – отвечает он.

Ему не по себе – почему он разговаривает о своей карьере с буддистским монахом в саду камней?

– Что? – переспрашивает монах. – Что это такое? Реклама? Ты что-то продаешь?

– Эээээ… да, – выдавливает он, поглядывая на свои ноги.

Совершенно понятно, что` думает монах о его профессии. Это не осуждение – это жалость к молодому человеку, который явно работает с утра до ночи, поддерживает силы энергетическими напитками и ест лапшу рамен среди ночи.

– Думаю, время в храме пойдет тебе на пользу, – говорит монах, а потом поворачивается ко мне: – Ты не против?

Я заказала посещение храма в одиночестве, но теперь уже трое утомленных путников собираются насладиться безмятежностью чайной комнаты.

– Конечно, нет, – отвечаю я.

Монах собирает нас под свое крыло и ведет в Тайан. Это самая маленькая чайная комната, какую я когда-либо видела. Крохотный домик построен из специально отобранных деревянных досок. Приглушенный свет пробивается сквозь окна, затянутые бумагой. Солнечные лучи тщетно ищут пыль. В углах темно, но каллиграфический свиток сияет в алькове токонома.

Это место воплотило в себе сотни лет культуры и истории, но я все же решаюсь нарушить молчание и спросить про ваби-саби.

Монах задумывается, склоняет голову и произносит:

– Ваби-саби – это естественность, это мир в самом естественном и натуральном своем состоянии. Вот и все.

Молодой человек из Токио медленно кивает, чувствуется, что он полностью согласен.

– Наруходо, – говорит он. – Понимаю, – потом добавляет: – Как вышло, что мне пришлось проделать такой путь и ждать столько лет, а потом иностранка задает вопрос, на который я не знаю ответа?

И все же монаху не удалось до конца объяснить мне связь ваби-саби с природой. Эта задача оказалась неожиданно сложной. Ее можно сравнить с рассматриванием чего-либо под микроскопом: приблизишь слишком сильно, и все расплывается. Восприятие мира в духе ваби-саби основывается на фундаментальных истинах природы и цикле жизни. Ваби-саби – это образ жизни людей, которые считают себя частью природы и не отделяют себя от нее. И все же, поскольку они связаны настолько тесно, когда мы пытаемся облечь эту связь в слова, все начинает расплываться. Чтобы рассмотреть, нужно немного отстраниться, перенастроить микроскоп и собственные глаза.

В Кембриджском словаре природу определяют так: «Все животные, растения, камни и т. п. в мире, все силы и процессы, которые происходят или существуют независимо от человека: погода, море, горы, рождение детенышей у животных, рост растений», а также «сила, обеспечивающая физическую жизнь, которую иногда одушевляют».[38] В японском словаре Кодзиэн все гораздо проще: «Все сущее, каково оно есть».[39]

По сути своей, ощущение ваби-саби – это интуитивная реакция на красоту, которая отражает истинную природу вещей, каковы они есть. Это красота, которая напоминает нам, что все непостоянно, несовершенно и не завершено. Ощущение часто возникает рядом с природными материалами – вот почему так приятно и полезно проводить время на природе. Такие моменты напоминают, что мы – часть великого чуда. На природе можно вырваться из густого смога списков дел, обязанностей и необходимости все контролировать и решать. Ваби-саби словно в зеркале показывает великолепие жизни – и в нем мы видим собственное отражение.

Лесу нет дела до вашей прически. Горам безразлично, какую должность вы занимаете. Реки продолжают течь, даже если в социальных сетях у вас совсем мало друзей. Природе безразличны ваша зарплата или популярность. Цветы продолжают цвести, несмотря на ваши ошибки. Природа такова, какова она есть, и она принимает вас таким, какой вы есть. Способность ощущать ваби-саби открывает эти истины и позволяет почувствовать полное и безграничное принятие.

Когда я советовалась с японским профессором, как перевести «жить воедино с природой», он предложил мне термин «сидзен о медэру» (自然を愛でる), что в буквальном переводе означает «любить природу».

Всеобъемлющая любовь к природе, уходящая корнями в религию, оказывала значительное влияние на искусство и литературу на протяжении веков. И сегодня она влияет на ритмы и ритуалы повседневной жизни. В Японии особое внимание уделяют смене времен года.

В юности над моей кроватью висело хайку поэта Мацуо Басё: «Странник! – Это слово станет именем моим. Долгий дождь осенний…»[40] Всего несколькими словами великий поэт передал мои мечты о приключениях и открытиях в большом, широком и немного страшном мире за порогом комнаты и мгновенно перенес меня в холодный, дождливый день в Японию XVII века.

Первый в истории роман был написан в Японии. Тысячу лет назад Мурасаки Сикибу написала «Повесть о Гэндзи», и книга ее наполнена описаниями природы и смены времен года. Другая – «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон – начинается с классической строки «Хару ва акебоно» («Весною – рассвет»).[41] Во вступлении к этому знаменитому придворному дневнику эпохи Хэйян автор подробно описывает все то, что нравится ему в каждом времени года. В «Записках у изголовья» немало описаний природы, и эта книга даже спустя десять веков продолжает считаться классической.