Низина - Джумпа Лахири

Она видела, что это путешествие по воспоминаниям о ее жизни интересно Удаяну — ее рождение в деревне, ее желание жить отдельно от родителей, ее несколько отчужденное положение среди родни, которое можно было воспринимать как своего рода независимость.

Он закурил новую сигарету и рассказал ей про свое детство, совсем не похожее на ее ранние годы. Про то, что они с братом были единственными детьми у своих родителей и что они все вчетвером живут в домике в Толлиганге.

— А чем занимается твой брат?

— Вот, стал поговаривать о поездке в Америку.

— А ты поедешь с ним?

— Нет. — Он повернулся к ней. — А ты? Ты будешь скучать об этом доме, когда выйдешь замуж?

Она обратила внимание на то, что губы у него не смыкаются полностью, что посерединке всегда остается ромбовидная дырочка.

— Я не собираюсь замуж.

— А родственники тебя не заставляют?

— Они не могут мной распоряжаться. У них есть свои дети.

— Тогда что ты хочешь делать, если не собираешься замуж?

— Я могла бы преподавать философию в колледже или в школе.

— И жить здесь?

— Да. А что?

— А вообще ты молодец. Почему ты должна уезжать из любимого дома и бросать любимое занятие ради мужчины?

Он явно заигрывал с ней — она не могла этого не заметить. Заигрывал в течение всего разговора, пока выпытывал подробности ее жизни, которых она не поведала бы ни одному мужчине.

Он помолчал и вдруг указал рукой на перекресток:

— А если бы ты, выйдя замуж, стала бы жить на балконе одного из этих вот соседних домов напротив, то тогда как?..

Она не смогла сдержать улыбки — сначала прикрыла рот ладошкой, а потом отвернулась и рассмеялась.

Сначала они встречались в его студенческом городке и в ее колледже. Но теперь они, даже если не назначали свидания, все равно бежали друг к другу. Он поджидал ее после занятий на ступеньках Президенси, и потом вместе сидели во дворе учебного корпуса, увешанного флагами и лозунгами студенческого профсоюза. Там они слушали речи на стихийных митингах: о неумеренном росте цен на продовольствие, о росте народонаселения, о сокращении рабочих мест. Когда эти митинги перерастали в марши и выдвигались по Колледж-стрит в город, он тоже шел с остальными и приглашал ее.

Он стал знакомить ее с определенной литературой — купил специально для нее «Манифест» Маркса, «Признания» Руссо и книгу Феликса Грина о Вьетнаме.

Она видела, что производит на него впечатление — не только тем, что читает эти книги, но и тем, что может их обсуждать. Они обменивались мнениями о границах политической свободы и рассуждали, можно ли считать свободу и власть одной и той же вещью. Об индивидуализме, ведущем к иерархичности. О том, каким является их общество сейчас, каким оно могло бы стать впоследствии.

Она чувствовала, как много новых мыслей появляется у нее, как сама учится сосредотачиваться, как ее убеждения меняются — теперь видит устройство железобетонных конструкций мира вместо того, чтобы просто подвергнуть сомнению их существование. В те дни, когда они не виделись с Удаяном, она ощущала даже еще большую близость с ним и постоянно думала о темах, которые были для него важны.

Поначалу они пытались держать свои отношения в тайне от Манаша, но обнаружили, что тот и сам лелеял такую надежду, сам был уверен, что эти двое должны образовать пару. Он даже старался облегчить Гори жизнь — «отмазывал» ее перед домашними, когда она бегала на свидания с Удаяном.

Расставались они всегда коротко и неожиданно, потому что Удаяну всегда нужно было попасть то на митинг, то на занятия — впрочем, он никогда толком не объяснял куда. Уходя, он никогда не оглядывался, но замедлял шаг, знал: она смотрит ему вслед, и закуривал на ходу сигарету, а потом его длинные ноги уже несли его куда-то.

Иногда он заводил разговор о переезде в какую-нибудь деревню, вроде той, где могла вырасти она, если бы не уехала в город. В деревнях после событий в Наксалбари жизнь наверняка уже не была такой спокойной, как прежде.

Ему хотелось увидеть Индию, поездить по стране, как это делал Че в Южной Америке. Он намеревался собственными глазами увидеть и собственным умом охватить те обстоятельства, в каких жили люди. И еще у него было большое желание когда-нибудь все-таки побывать в Китае.

Он рассказывал ей про своих друзей, которые уже уехали из Калькутты, чтобы жить в деревне среди крестьян.

— А ты поняла бы меня, если я почувствовал бы необходимость так поступить? — спросил ее как-то Удаян.

Гори сразу сообразила: он проверяет ее, и она потеряет его уважение, если предастся чувствам и не захочет рискнуть. И поэтому, совсем не желая с ним разлучаться и боясь за него, она ответила, что поняла бы такое стремление.

Наедине с собой она размышляла о себе, о своем характере. О такой свободной девушке, погруженной в книги и просиживающей свои дни в прохладных чертогах библиотеки Президенси-колледжа. Но эту девушку, эту личность она уже начала подвергать критике после знакомства с Удаяном. Такую личность Удаян, с его нервными пальцами, уверенно отстранил бы от себя. И Гори начала мысленно очищать себя от всякой наносной шелухи, как очищают стекло от налета пыли.

В детстве, помня о своем неожиданном приходе в дом дедушки и бабушки, она так и не знала, кто она такая и кому принадлежит. Если не считать Манаша, ее отношения с другими детьми в семье не очень-то складывались. Она не помнила хотя бы одного момента, когда она могла остаться с мамой и папой наедине. Всегда только в хвосте очереди, в тени других. Это вечное чувство собственной незначительности, неспособности отбросить собственную тень.

В обществе мужчин она тоже чувствовала себя невидимкой. Она знала, что не относится к тем женщинам, на кого заглядываются на улице или на родственном свадебном торжестве. Никто не начинал ухаживать за ней, никто не звал замуж, как ее сестер. В этом смысле она сама себя разочаровывала.

На самом деле в ее внешности не было ничего отталкивающего или спорного, если не считать слишком уж яркого цвета лица, который можно было принять за румянец. И все же, задумываясь над своей внешностью, она всякий раз неизменно приходила к выводу: лицо у нее слишком вытянутое, а черты излишне четкие. Ей казалось — такое лицо не может понравиться, и ей хотелось как-то изменить свою внешность.

Но Удаян смотрел на нее так, словно других женщин в городе не было. Когда они встречались, Гори чувствовала: он ею восхищается. Ему очень приятно стоять с ней рядом, смотреть на нее, любоваться ею. Он заметил, когда она в один прекрасный день сменила в волосах прямой пробор на косой, и сказал, что так ей больше идет.

Однажды в книге, которую он ей дал, она нашла записку с приглашением в кино. На дневной сеанс, в кинотеатр неподалеку от Парк-стрит.

Она боялась пойти, но боялась и не пойти. Одно дело сидеть с ним «на сачке» в колледже, или в студенческой столовке, или на трибунах бассейна — там, где и полагается быть студентам, — и совсем другое дело — отправиться куда-то далеко, пусть даже и на дневной сеанс.