Неизвестный Алексеев. Неизданная проза Геннадия Алексеева - Геннадий Алексеев

А были Ду Фу, Ли Бо, Конфуций. Впрочем, у немцев тоже было немало.

Предстоит «война с саламандрами».

2.10

Перечитываю «Гаргантюа». В предисловии сплошные перлы. «В конечном эпизоде романа в ответ на вопрос талемитов Божественная бутылка отвечает: “Тринк!” – “Пей!” Но не о вине идет здесь, разумеется, речь, что бы ни пытались доказывать буржуазные реакционные литературоведы. Великий писатель призывает своих потомков и последователей пить из великого источника Природы и Науки и смело идти все дальше и дальше по пути знаний к светлому, счастливому будущему».

8.10

Дешевое золото осени.

9.10

Два полюса литературной борьбы – «Новый мир» и «Октябрь». Кочетов Твардовского или Твардовский Кочетова?

16.10

Умерла Эдит Пиаф. Ее похоронили рядом с Шопеном. Страстный и трагический голос. Нечто подобное я слышал только однажды – на похоронах Майкиной бабки. В пустой гулкой синагоге пел кантор. Пел о жизни и смерти. О чем-то просил, кому-то угрожал. Было жутко и торжественно. На облезлой штукатурке купола лежал желтый блик тусклого осеннего солнца. Когда кантор кончил, блик погас. Гроб закрыли и понесли по грязной дорожке вглубь кладбища. Нахальные нищие приставали к провожающим.

17.10

Рылся в старых журналах, выискивал цветные фотографии для диссертации. В одном из номеров «Китая» нашел вкладку. В 1960 году в связи с приездом на Тайвань Эйзенхауэра китайцы обстреляли близлежащие острова. Вкладка посвящена этому событию. «Произведенный обстрел является выражением презрения и пренебрежения, которые питает великий китайский народ к бумажному тигру – США… Стреляй яростно, стреляй без перерыва! Пусть дрожит “демон чумы” Эйзенхауер!..» Когда крыса перебегает дорогу все кричат: «Бей ее!»

Злые и глупые дети.

Фотографии напоминают кадры гитлеровской кинохроники: тысячи одинаковых людей, стоящих ровными рядами на огромных площадях, – одинаково поднятые руки, одинаково орущие рты. Эпидемия тоталитаризма блуждает по планете.

18.10

Безденежье угнетает. Пытался продать книги – не взяли. Стоял в очереди и нервничал: возьмут или не возьмут?

Будто от этой трешки я разбогател бы.

25.10

Привыкаю к роли неудачника. Противоестественно быть живым трупом. Трупы должны гнить и давать соки для новой жизни.

Диссертация мешает писать стихи.

28.10

Профессор Пилявский вынуждал меня подписаться на «Правду»: «Вы подписались на иностранные журналы, и не подписались на “Правду”! Что подумают в парткоме! Вы же аспирант! Вы же будете защищать диссертацию!»

Примитивный политический шантаж.

2.11

Дневник – та же машина времени. Но она работает только в одну сторону – к прошлому, грустная машина.

16.11

Какая это сладкая мука, когда сознание борется со сном! Особенно утром. То просыпаешься, то снова проваливаешься куда-то в потусторонний мир.

С моря дует сильнейший ветер. Он пронизывает наш дом насквозь. Воет в трубах вентиляции, в форточке, в щелях дверей.

21.11

Тучи в окне летят в разные стороны – верхние на меня, нижние вбок. Крупный снег и ветер. И вдруг – солнце.

Сколько покойников живет в каждом из нас! Когда мы умираем, их хоронят вместе с нами, хотя, быть может, они еще живы. Быть может, они даже будут приходить на кладбище и класть цветы на собственную могилу.

Майка сказала, что у меня своеобразный ум – не широкий, но глубокий, нечто вроде колодца.

24.11

Беспечные, насвистывающие и напевающие люди раздражают меня.

Закончил перевод Закани.

28.11

Позвонил начальник Особого отдела: «Зайдите сейчас же! Надо выправить ваши документы!»

Пришел. Начальник не один, с ним некто в штатском.

– Познакомьтесь, пожалуйста!

– Рад познакомиться! Николай Николаевич! – незнакомец улыбается и протягивает мне удостоверение сотрудника КГБ.

Два часа Николай Николаевич демонстрировал передо мной повадки сотни раз виденного в кино заурядного детектива. Начал ласково и издалека. Через полчаса выяснилось, что его интересуют те две француженки – аспирантки московского университета, которые приходили к нам полтора года тому назад. С ними были две девушки и парень, выдававший себя за художника-абстракциониста.

– Мы все знаем, но хотелось бы выяснить некоторые подробности. Вы не помните, как звали тех двух девушек?

– Нет, не помню. Прошло много времени, и я ни разу с тех пор их не видел.

– Та-а-а-ак!

Пауза. Николай Николаевич смотрит на меня пронзительным взором. Потом вдруг приближает свое лицо к моему и говорит быстро и громко:

– Одну из девушек звали Люся?

– Да, кажется, Люся. Точно не помню.

Николай Николаевич разочарованно откидывается в кресле.

– Не-е-ет! Вы со мной не откровенны! Вы что-то скрываете! Вы не хотите нам помочь!

Два раза за время разговора звонил телефон.

– Да, да, сейчас кончаю! – многозначительно говорил в трубку Николай Николаевич и поглядывал на меня.

– Я вас не понимаю! Вы молодой специалист и с самого начала портите себе карьеру. Глупо! Вам, наверное, захочется поехать за границу, вам даже нужно будет поехать за границу с научными целями, но мы не сможем вас пустить! Глупо!

– Помилуйте! Я же ничего от вас не скрываю! Но ведь действительно – прошло уже полтора года!

– Ну ладно. Если еще что-нибудь вспомните, позвоните мне.

12.12

Стужа.

С тех пор как я прочел «Ивана Денисовича», я стал бояться зимы. Мысль о романе.

Сны и явь. Он – почти я. Она может быть иностранкой. Его друзья, его враги. Искусство, литература. Век. Его недоумение, его марсианство. Его смерть.

Раскрыл Блока.

Октябрь 1906 года.

Стужа.

22.12

Написал три стихотворения. Доволен собой. Хорошо быть довольным собой.

С удовольствием перечитал книжечку Кушнера.

Сегодня за окном весь день крупный косой снег.

25.12

Ночью шел по набережной от Литейного моста до Академии художеств. На колокольне Петропавловского собора часы пробили два. Было странное чувство – будто остался я в городе совсем один, и он, город, теперь принадлежит только мне. Bсe эти дворцы, колонны, фонари – всё мое. Мне крупно повезло – я выиграл этот город по лотерее.